Улицы были пустынны, полны почти ощутимой ночной сельской тишины. Возможно, она сейчас была на станции, виновато сбегала с платформы по деревянной лестнице, лихорадочно сочиняя алиби. «Хорошо, если бы так», – подумал Барден, вспоминая о человеке, ждавшим ее дома на грани надежды и паники.

Хотя ему было не по пути, он заглянул на угол Табард-роуд и посмотрел на Хай-стрит. Отсюда было видно все вплоть до начала Стауэртон-роуд, откуда от подъезда «Оливы и голубки» отъезжали последние машины. Рыночная площадь была пуста, лишь влюбленная парочка стояла на мосту через Кингсбрук. В этот момент между соснами на горизонте появился стауэртонский автобус. Он снова исчез, нырнув в низину перед мостом. Влюбленные, взявшись за руки, побежали к остановке в центре рыночной площади, когда автобус выехал к бывшим стойлам. На остановке никто не сошел. Барден вздохнул и пошел домой.

– Она не вернулась, – сказал он жене.

– Очень странно, Майк. По мне, она в последнюю очередь могла бы убежать с другим мужчиной.

– Не на что смотреть?

– Не совсем чтобы так, – сказала Джин. – Она выглядела такой… ну, строгой. Туфли на низком каблуке, скромный перманент, заколки… Ну, ты понимаешь. Ты наверняка видел ее.

– Наверное, – сказал Барден. – Я не запомнил.

– Но серой мышкой я бы ее не назвала. У нее было любопытное старомодное личико, вроде тех, которые встречаются на старых снимках в семейных альбомах. Это лицо могло бы тебе не понравиться, но ты бы его не забыл, Майк.

– Ну, а я вот взял и забыл, – сказал Барден. – Он отмел в сторону мысли о миссис Парсонс, и они заговорили о фильме.

И вдруг,

Быть может, убита, об этом товарищ не знал,

В полдень один, самка больше в гнезде не сидела,

И после полудня она не вернулась, ни день спустя,

И никогда уже больше не появилась.

Уолт Уитмен. Из колыбели, бесконечно баюкавшей[3]

Барден, привычный к критическим ситуациям, высыпался быстро. Даже здесь, в городке с базаром два раза в неделю, который после Брайтона должен был показаться ему скучным, уголовная полиция редко сидела без дела.

Телефон зазвонил в семь утра.

– Барден слушает.

– Это Рональд Парсонс. Она не вернулась. И мистер Барден, она не взяла пальто.

Был конец мая, весь месяц выдался холодным, ветреным и дождливым. Пронзительный ветер шевелил занавески в его спальной. Инспектор сел.

– Вы уверены? – спросил он.

– Я не мог уснуть. Я начал перебирать ее вещи, и я уверен, что она не брала пальто. У нее их всего три – плащ, зимнее пальто и то, в котором она работает в саду.

Барден предположил, что она могла надеть костюм.

– У нее только один комплект, – для Парсонса употребление старомодных словечек было характерным. – Он висит у нее в шкафу. Я думаю, она ушла в хлопчатобумажном платье, новом. – Он помолчал и прокашлялся. – Она только что пошила его.

– Сейчас оденусь, – сказал Барден. – Я заберу вас через полчаса, и мы поедем в участок.

Парсонс был побрит и полностью одет. Его маленькие глазки расширились от ужаса. Чашки, из которых они вчера пили чай, были вымыты и сушились на самодельной сушке из деревянных штырьков. Бардена поражала врожденная привычка к респектабельности, которая даже в критический момент жизни заставляла этого человека приводить в порядок себя и дом.

Инспектор попытался заставить себя не осматривать маленькую норку, называемую здесь кухней, не смотреть на угольный нагревательный котел в углу, старинную газовую плиту на кривых ножках, стол, покрытый зеленой клеенкой. Здесь не было ни посудомоечной машины, ни холодильника. Из-за облупившейся краски противного ржавого цвета она казалась грязной. И только пристально присмотревшись, когда Парсонс отвернулся, Барден увидел, что кухня была фанатично, трогательно чиста.