Первые пару гондонов Шульгин порвал, пытаясь их натянуть на стояк дрожащими пальцами. С третьим, слава яйцам, все получилось. Завалив меня на кровать, Антоха шумно обслюнявил мое ухо, вызвав табун мурашек, пробежавшихся по спине.

– О, какая ты, Женька… Какая ты, бля буду… – шептал он, елозя правой рукой внизу и пытаясь снять с меня трусы. Пришлось помочь, а то неровен час и Шульгина бы кондратий хватил от переизбытка малафьи в организме. Ну а у меня в голове всплыли слова, которые я неоднократно слышала, но пока не понимала их особенное значение. Мол, первый раз он такой. Всегда запоминается. Ну, смело скажу, свой первый раз я бы предпочла забыть, да только это невозможно.

Было больно, но всего пару мгновений. От звуков рычащего Шульгина, который к тому же мелко вибрировал, рот самопроизвольно растягивался в улыбке. А потом меня и вовсе чуть не порвало от смеха, когда до ушей донесся его сбивчивый скулеж, становившийся с каждым толчком все громче и громче.

– Тридцать три… тридцать пять… О-о-о, Же-е-е-ня! – скулил он, наращивая темп.

– Тише ты, ебанько, – просипела я. Вместо ответа Шульгин ткнулся мокрыми губами мне в шею и снова затрясся.

– О-о, Же-е-е-ня! Сорок… сорок один…

– Чо ты…

– СОРОК ДВА! – неожиданно заревел он, выгнувшись дугой. Шульгина снова затрясло, его вибрация передалась и мне, а потом он неожиданно ойкнул и застонал. – Ай, бля… Ногу свело!

– Господи, ну, что за калич, – вздохнула я. Шульгин перекатился на другую сторону кровати с глупой улыбкой и довольно на меня посмотрел.

– Ну, чо? Как? – подмигнул он, потянувшись к пачке сигарет, лежащей на прикроватной тумбе.

– «Да, никак», – мысленно ответила я. Однако нашла в себе силы улыбнуться в ответ, встала с кровати и поправила задравшуюся футболку. Рядом на кровати продолжал вибрировать от наслаждения Шульгин, а мне почему-то захотелось водки. И сигаретку. Да, вот сигаретка точно лишней не будет.

На улице смеркалось. Пахло пролитым бухлом и развратом. Кусты рядом со столом, уставленным полупустыми бутылками, тарелками с нарезками и так и нетронутыми фруктами, подозрительно шевелились, но мне на это было плевать. К счастью, на столе нашлась початая бутылка коньяка «Петровский», не водка, конечно, но тоже неплохо, и пачка сигарет «Ява». Выпив коньяку и закурив, я задумчиво посмотрела на темно-фиолетовое небо. День закончился. Скоро в свои права вступит ночь, прольется чья-то сперма, кто-то кому-то даст пиздюлей, а потом, помирившись, приговорит остатки алкоголя. Кусты снова зашевелились и до меня донесся восторженный стон Юльки Корчагиной.

– Сорок два! – пробормотала я, поднимая вверх пластиковый стаканчик с коньяком. Выпив же, поморщилась и ехидно улыбнулась, увидев, как из кустов выбирается взъерошенный Петька, мой непутевый братец, и раскрасневшаяся Юлька, то и дело одергивающая платьице. Заметив меня, она покраснела и, вжав голову в плечи, рысью помчалась к дому. Петька же, ничего не смущаясь, бухнулся на скамью напротив, плеснул коньяка себе и заговорщицки мне подмигнул.

– Чо как, сестренка? – спросил он. На шее свежий засос, а в воздухе пахнет не только перегаром, но и утраченной юностью.

– Заебись, братец, – кивнула я, задумчиво выпустив колечко к вечернему небу. Первый раз у каждого свой. И забыть его ты не сможешь, как бы ни пытался.

Шульгин, ожидаемо, слился, получив то, о чем мечтал. После школы он укатил на учебу в Питер, начисто исчезнув из моей жизни. На память о нем осталось тоненькое золотое колечко с бледно-зеленым камушком. Подарок на выпускной. Но я, как ни странно, на него не злилась. Понимала, что крепкой семейной пары из нас бы не получилось. Разные миры, разные характеры. Так что, поебались и разбежались без взаимных претензий. К тому же мне стало совсем не до пиздостраданий по бывшему.