Я попытался сделать шаг, но пространство сопротивлялось, вязкое и нереальное. Туман обволакивал, холодил кожу, просачивался в лёгкие, будто хотел занять место воздуха. Лонгфорд ведь не был таким старым, не мог бы так быстро растерять всю человеческую сущность, чтобы его разум рассыпался в такую пыль. Даже у дряхлых стариков остаются обломки – осколки лиц, шёпот сожалений, что-то человеческое. А здесь ничего. Пустота, как бездонная яма, и туман, как её бессмысленный страж.
Может, Вудсворт приложил руку? Одел, усадил за стол беспомощного деда, которого кормят с ложечки, чьи мысли давно утонули в маразме. Картина вставала перед глазами: Лонгфорд в нелепом халате и ночном колпаке, с застывшим взглядом, пока кто-то другой двигает его руками, как марионетку. Но нет, он был жив, когда умер. Или не был? Тело нашли вчера, но что, если время или дворецкий лжёт? Если с его смерти прошло намного больше суток, мозг мог разложиться, распасться, как гнилая древесина, оставив лишь эту серую хмарь. Мёртвый разум не держит форму – он тает, растворяется, уходит в ничто.
А может, Лонгфорд всегда был таким – ограниченным глупцом, чья голова была набита пустотой, как его карманы набиты золотом. Пустышка в дорогом костюме, чей внутренний мир никогда не знал глубины. Но это не сходится. Богатство и власть рождают лабиринты – алчность, паранойю, хитрость. У таких, как он, разум не бывает чистым листом. Если только…
Если только убийца не выскрёб всё дочиста. Не оставил ни следа, ни намёка – только туман, как идеальную завесу. На такое способен псионик, равный мне по силе или сильнее. Тогда неосознанную атаку близкого человека, у которого резко прорезался дар и обида, можно исключить. В любом случае убийца не оставил каких-то следов в сознании.
Я рванулся прочь, чувствуя, как мгла цепляется за меня, как паутина за муху. С усилием вытолкнул себя наружу, и разум Лонгфорда отпустил меня, мёртвые не могут сопротивляться. Надежды на быстрое раскрытие дела остались тонуть в этой серой дряни. Дело мутнело на глазах. Деменция!
Реальность
Я открыл глаза, чувствуя, как мир вокруг меня медленно возвращается в фокус. Голова гудела, как будто я только что выпрыгнул из глубокого океана на Марс. Мои руки всё ещё сжимали револьверы. Во рту было сухо, как будто я отобедал содержимым пепельницы писателя, у которого горят все сроки. В висках стучало. Выпивка бы помогла, но я уже начал работу.