И те два учителя, не удостоенные звания образцовых педагогов, тоже выглядывали наружу, лица их светились ярче обычного: учителя хотели завести разговор с начальником отдела образования, но тот их даже не узнал.

Начальник знал только моего деда.

– Учитель Дин, – сказал завотделом, – я ни о чем вас больше не прошу, только выступить перед деревней, сказать, что в продаже крови нет ничего дурного. Ведь кровь у человека – все равно что вода в роднике, ее продаешь, а она только прибывает. Вот так им и скажите, это и скажите, неужели вы откажетесь посодействовать отделу образования?

– Ладно, попробую, – наконец промямлил дед.

– Вот и хорошо, всего-то пару слов сказать.

Снова позвонили в колокол, собрали людей на пятачке в центре деревни, завотделом попросил моего деда выступить с речью, сказать, что кровь в теле – как вода в роднике, ее продаешь, а она только прибывает. И дед мой встал под софорой, что росла посередине деревни, встал и долго стоял, вглядываясь в густую толпу, а потом наконец проговорил, не тихо и не громко:

– Идемте, – проговорил дед. – Идемте за мной.

И повел людей на восток, к пескам пересохшего русла. Была середина весны, дожди напитали землю, но Динчжуан с незапамятных времен стоял на песках старого русла Хуанхэ. Больше тысячи лет стоял на песках. Все деревни и села в округе стояли на песках старого русла Хуанхэ. Столетиями, тысячелетиями. Песок есть песок, но весенние дожди успели напитать землю. Дед взял в правую руку лопату и пошел впереди толпы. Завотделом образования и кадровые работники из уездного центра шагали за ним. И все деревенские шагали за ним, пока не пришли к пескам старого русла. Там дед порылся в гальке, помял в ладони песок и начал копать. И раскопал воду. Целое озерцо. А потом достал откуда-то старую чашку и принялся вычерпывать воду. Он вычерпывал воду чашка за чашкой, и, когда озерцо почти обмелело, дед распрямился, передохнул немного, и оно снова наполнилось водой.

Сколько он ни вычерпывал, вода только прибывала.

Дед бросил чашку в песок, отряхнул руки и покосился на деревенских.

– Видали? – проговорил он как можно громче. – Вот так и наша кровь, сколько ни черпай, она только прибывает.

Говорит:

– Кровь не пересохнет – сколько ни черпай, она только прибывает.

Договорив, дед перевел взгляд на завотделом образования:

– Мне пора в школу, звонить в колокол. Без звонка дети не поймут, что уроки закончились.

Заведующего не интересовали ни дети, ни их уроки, он посмотрел на моего деда, потом перевел взгляд на толпу и крикнул во все горло:

– Усекли? Воду черпаешь, а она не кончается, кровь продаешь, а она прибывает. Кровь в теле – все равно что вода в роднике. Это наука!

Потом поддел ногой брошенную на песке чашку и говорит:

– Вам самим решать, богатыми быть или бедными. Идти по золотой дороге прямиком к зажиточной жизни или по хлипкому мостику к полной нищете. Динчжуан – самая нищая деревня во всем уезде, нищая до безобразия. Ступайте домой и подумайте, богатыми хотите быть или бедными.

И говорит:

– Ступайте домой и подумайте.

– Подумайте, – говорит завотделом. – В других уездах люди наперегонки несутся кровь продавать. Там заходишь в деревню – все дома новые, а в Динчжуан зайдешь – одни хибары, хотя с Освобождения вон сколько лет прошло, и партия вами вон сколько лет руководит, и социализм мы вон сколько лет строим.

Завотделом сказал так и ушел.

И дед мой тоже ушел.

И деревенские разошлись. Разошлись по домам, чтобы решить – богатыми быть или бедными.

Сумерки укрыли старое русло пустынной прохладой, в закатных лучах пески отливали бурым, кровавым багрянцем. С дальних пашен, с пшеничных полей летел зеленый стебельный запах и парил над песками.