сверху взялись проводить кампанию по искоренению неграмотности в деревнях и селах, и в кумирне Гуань-ди, что стояла к югу от Динчжуана, устроили начальную школу, а моего деда назначили учителем. Сперва он учил детей читать «Сто фамилий», потом – чертить палкой на земле иероглифы из «Троесловия», а после сверху прислали специально обученного учителя, и с той поры дети из Лючжуана, Хуаншуя и Лиэрчжуана собирались в динчжуанской кумирне на уроки, а новый учитель объяснял им, что иероглифы пишутся слева направо и сверху вниз, что наша страна называется Китайской Народной Республикой, а столица ее – Пекин, что осенью дикие гуси улетают на юг. Дед больше не вел уроков, но остался служить в школе, выполнял подсобную работу, звонил в колокол, смотрел, чтобы из кумирни ничего не украли.

Так и смотрел уже несколько десятков лет. Учителям причиталась зарплата, а деду причитались нечистоты из школьного туалета. Этими нечистотами дед удобрял свое поле, год за годом удобрял свое поле. Год проходил за годом, складываясь в десятилетия, и все в деревне называли деда учителем. Школьное начальство, распределяя зарплаты, не считало деда за учителя, но если кто из учителей отлучался, его приходилось подменять, и все в деревне считали деда учителем.

Дед уроков не вел. Но считался учителем. Когда завотделом образования пожаловал в школу, дед подметал двор – услыхал, что начальство хочет с ним поговорить, залился краской, бросил метлу и поспешил к воротам. Дед зарысил к воротам, а при виде заведующего отделом образования его лицо налилось восторгом, словно осенний пейзаж.

– Прошу, пожалуйте внутрь, присядем, – говорил дед.

– Времени нет на посиделки, – ответил начальник. – Учитель Дин, заведующие отделами и председатели комитетов со всего уезда колесят по деревням и селам, агитируют крестьянское население продавать кровь. Нашему отделу образования выделили пятьдесят деревень для агитработы, приехал я в Динчжуан, не успел толком развернуть агитацию, а уже получил от ворот поворот.

– Продавать кровь? – ахнул мой дед.

– Деревенские вас уважают, в Динчжуане теперь нет старосты, в такую минуту вы не можете оставаться в стороне.

– Силы небесные, продавать кровь?

– Отдел образования должен сагитировать пятьдесят деревень в уезде, на кого же нам положиться, как не на вас?

– Батюшки-светы, чтобы народ продавал кровь!

– Учитель Дин, вы человек образованный, как же не понимаете: кровь в теле – что вода в роднике, ее продаешь, а она только прибывает.

Дед застыл на месте, от потрясения его лицо сделалось жухлым, как зимняя равнина.

– Учитель Дин, вы ведь уроков в школе не ведете, только звоните в колокол да следите за порядком, но коллектив несколько раз представлял вас к званию «Образцовый педагог», и я всегда утверждал вашу кандидатуру. Звание – это и денежная премия, и почетная грамота, а вы мне в эдакой мелочи отказываете. Обидеть меня хотите?

Дед застыл у ворот и молчал. Молчал, вспоминая, как год за годом учителя математики и словесности бились за звание образцового педагога. Ни один не желал уступать в этой битве, и в конце концов к званию представляли моего деда. В городе утверждали дедову кандидатуру, приглашали явиться за грамотой и денежной премией. Премия была небольшая, хватало на два мешка удобрений, зато ярко-красные грамоты до сих пор висели в дедовой сторожке.

– Другие отделы и комитеты сагитировали уже по семьдесят деревень, у иных и восемьдесят наберется, а я даже сорок деревень не могу поднять на продажу крови. Не заведовать мне больше отделом образования.

Дед молчал. Дети выглядывали во двор, облепив школьные двери и окна, головы – будто наваленные горкой арбузы.