Воспоминания о прошедшем дне медленно прояснялись. Каждая деталь, всплывающая сквозь туман головной боли, потрясала всё сильнее. Эти обрывки, будто пазлы, медленно собирались в единую картину случившегося. Даже самые страшные аморальные поступки, о которых Лиза когда-либо слышала, сейчас казались мелочью по сравнению с тем, что натворила она. Вина и стыд серыми тучами окружили её. Будто иглы они всё глубже впивались в каждую клетку мозга. От этой боли хотелось выть и плакать, но слёзы почему-то отказывались литься. Она готова была сорвать с себя одежду вместе с кожей, пропахшей отвратительным мужским запахом. Лиза не понимала, как она, воспитанная в приличной семье, берегущая свою честь и достоинство, могла совершить такое. Это безумие не поддавалось никакой логике. Девушка пыталась восстановить в памяти, с чего всё началось, но почему-то помнила только, как пришла в парк, а после оказалась в компании этих взрослых мужчин, распивая с ними дешёвое спиртное. Ещё Лиза чувствовала сильную обиду на Дмитрия, но смутно помнила её причину. Достав телефон, девушка обнаружила кучу пропущенных вызовов от него. Она хотела перезвонить, но чувство вины не позволило этого сделать.

«Что я теперь ему скажу? – рассуждала Лиза. – Я предала его и нашу любовь. Растоптала свою честь. Возможно, безвозвратно подорвала здоровье. Я не достойна даже думать о нём. Он не заслужил такого наказания – быть со мной после всего этого».

Так Лиза добрела до автомобильного моста. Она смотрела вниз на бурные потоки Иртыша, омывающие его опоры и манящие тёмными водами. В них девушка увидела единственный выход, способный даровать покой и умиротворение и решить все навалившиеся проблемы.

По оккупированной Шостке ползла военная техника. Вооружённые немецкие солдаты шагали вдоль улиц, по щиколотку утопая в жиже из раскисшей земли, смешанной с лошадиным навозом. Время от времени среди непрекращающегося железного лязга и хлюпанья сапог раздавались мольбы о пощаде, одиночные выстрелы, безумные рыдания женщин и крики детей. Но был и ещё один звук, который никак не вписывался в происходящее: громкий смех слегка хмельных немецких солдат. Они, возомнившие себя представителями исключительной расы, всецело уверились в собственной безнаказанности и без всяких угрызений совести творили зло на захваченной ими земле. Абсолютно такие же люди, из плоти и крови, казались им чем-то отвратительным и низшим. Думая, что оказывают планете великую «услугу», нацисты день за днём сотнями истребляли их.

Жители этого городка, превратившегося в место неутолимой скорби, скрытой ненависти и парализующего до дрожи страха, будто под действием массового гипноза потеряли всякую волю. Внутренние голоса твердили каждому: «Ты должен выжить. Ты должен выжить!», вынуждая беспрекословно повиноваться захватчикам. Скованные инстинктом самосохранения люди покорно выполняли все указания чужеземцев. Грязные по уши, изголодавшиеся и продрогшие от промозглой осенней погоды, эти несчастные изо всех сил трудились, мечтая только об одном – сохранить единственное, что враг ещё не отнял у них. То, что было непомерно дорого и одновременно не стоило ни гроша – их жизни.

Одни загружали автомобили и повозки. Другие подтаскивали провизию и боеприпасы. Третьи копали могилы и траншеи. Четвёртые выталкивали увязшую в грязи технику. Дети, которые совсем недавно беззаботно играли на улицах в мяч и строили шалаши, теперь были вынуждены выживать. Они попрошайничали, скитаясь по улицам в надежде раздобыть хоть немного съестного.