– Да не знаю, говорю, откуда я взялся.

На это было нечего сказать.

Поначалу Страффорд предположил, что парень, должно быть, умственно отсталый. Однако теперь он увидел, что, несмотря на неуклюжую походку и нескладное телосложение (сложен он был, как буйвол, наделён мощными плечами и грудью, а также настолько высок, что ему приходилось наклонять голову, лишь бы поместиться под низким потолком вагончика), он был обманчиво-насторожен и даже не лишён некоторого лукавства. Он словно залёг в укрытии, подобно затравленному зверю, в надежде, что гончие в конце концов пройдут мимо и отправятся на поиски более подходящей добычи.

Страффорд протянул руки к плите. От неё исходило лишь слабое дуновение тепла.

– Вы знали отца Лоулесса? – небрежно спросил он. – Отца Тома – знали или нет?

Фонси пожал плечами.

– Видал я его у нас. Конь у него тут. Мистер Сахарок. Здоровенная такая зверюга, – последнее слово он произнёс как «зверуга», – семнадцать ладоней в холке, глазищи бешеные…

– Вы за ним приглядывали? За Мистером Сахарком?

– Дык я за всеми хожу, за всеми лошадьми то есть. Работа моя такая.

Страффорд кивнул. Парень явно хотел, чтобы его оставили в покое.

– Значит, вас ничего особо не связывало со священником, – сказал он, – с отцом Лоулессом – кроме присмотра за его конём. Он вообще с вами разговаривал?

Фонси сдвинул брови, и глаза его затуманились, как будто вопрос содержал некий подвох. Он прикоснулся кончиком пальца к язвочке на губе.

– В смысле – «разговаривал»?

– Ну, знаете, общался с вами о чём-нибудь, обсуждал с вами лошадей и так далее?

Парень медленно покачал своей большой круглой головой с широким лбом и подушкой спутанных кудрей. В полумраке вагончика его волосы приобрели более насыщенный цвет и теперь блестели, как жжёная ириска.

– Общался? – повторил он, словно это было какое-то новое, прежде неслыханное слово. – Да нет, ни о чём он со мной не общался.

– Потому что, знаете ли, он слыл весьма… скажем так, весьма общительным и дружелюбным человеком.

Последовала пауза, затем Фонси тихонько хихикнул, поджал лоснящиеся розовые губы и снова коснулся пальцем незаживающего герпеса.

– А, ну дык ясное дело, все они такие, – буркнул он. – Все дружелюбные – священники то есть.

И засмеялся.

С этой стороны поляны путь оказался круче. Фонси указал Страффорду это направление, сказав, что оно выведет прямо к дороге на Баллигласс-хаус. Инспектор неуклюже карабкался вверх по склону, вгоняя каблуки сапог глубоко в листву, чтобы зацепиться, опасаясь упасть. Он представил, как лежит распростёршись где-нибудь в глубине зарослей шиповника со сломанной лодыжкой и зовёт на помощь неуклонно слабеющим голосом, зимние сумерки сменяются ночью, его постепенно окутывает тьма, и вот наконец он замерзает насмерть…

Выбравшись всё-таки на дорогу, он понял, что не знает, в какую сторону следует повернуть к Баллигласс-хаусу, постоял, неопределённо глядя то туда, то сюда, затем пожал плечами и пошёл направо.

Под сапогами хрустела мёрзлая трава. Нахохлившаяся ворона, сидящая на верхушке дерева, проводила его взглядом, широко разинула свой чёрный клюв и каркнула ему вслед.

Дорога была почти нехоженая и неезженая. Он прошагал, кажется, не менее четверти мили, когда позади с грохотом подъехал грузовик для скота, и Страффорд остановился и отошёл подальше от обочины, чтобы его пропустить. Водитель, сидящий высоко за забрызганным лобовым стеклом, бибикнул ему с задорной насмешкой.

Он пошёл дальше. Продрог до костей. Почувствовал прилив гнева, смешанного с жалостью к себе. Стоило бы в своё время послушаться отца и пойти по юридической стезе! К этому моменту он стал бы успешным адвокатом в парике, мантии и накрахмаленном белом воротничке, расхаживал бы с важным видом по зданию Четырёх судов