Картинка должна была быть такой.

В чёрно-белой, контрастной гамме она появляется на дороге или на каком-то урбанистическом возвышении, ставя ногу на бетонное ограждение. Она одета в облегающую худи, капюшон на голове или сброшен на плечи. Замирает на мгновение, а потом делает первый шаг. Камера концентрируется на её ногах. Она бежит в уверенном темпе, ровно как хронометр, никаких сбоев. По грубому асфальту, брусчатым тротуарам, пешеходным дорожкам, по стыкам и неровностям. На заднем плане статичные объекты. Груды мусора, лежащие бомжи, припаркованные машины. Предельный реализм. В этом весь смысл. Это не обман, не какое-нибудь гламурное дерьмо, но её истинная история. Она действительно бегает именно там каждый день. Это не для красоты, не для того, чтобы кому-нибудь понравиться, это только для неё, ведь она и есть тот самый воин, что не может остановиться. Нет, она не идеальная модель из кроссфита, не футболистка, пробующая мягкость травы, не девушка, что бежит к пляжу с доской для сёрфинга. Для неё каждый день как сражение, работа, проблемы, безденежье, ярость и безумие, но, когда она бежит, то забывает обо всём. Есть только эта пустая улица и звук её шагов.

Кадры меняются, быстрый монтаж. Её ноги на горных тропинках Греции, в землях её юности. На уличных футбольных площадках в Афинах, где она билась с мальчишками по выходным, на лондонских мостовых, где она хмурым ранним утром разминается перед боксёрским чемпионатом. Где-то, где она никогда не была, где-то, где была, но уже забыла. Вся ретроспектива её жизни через бег.

С каждым новым кадром кроссовки всё больше изнашиваются, на них появляются потёртости, грязь, носки рвутся и облезают, но она не меняет их, ведь они служат не хуже новых, они уже стали частью её естества. Возможно, это не лучший способ рекламы обуви, когда показываешь её разрушение, но в конце, по её замыслу, эти грязные кроссовки вдруг исчезают, и появляется новая модель. Чистые и незапятнанные. Как феникс, возрождающийся из пепла.

На фоне этих кадров должен звучать её голос. Вот, что она говорит.

«Я бегала в них в жару и в дождь, днём и ночью, по горам и долам. Преследовала и убегала, играла и соревновалась. Использовала их по назначению и как придётся. Падала и бежала снова. Уставала и бежала снова. Умирала и воскресала. Я всё ещё бегу».

Такую рекламу она придумала для себя, хотя никто её не заказывал, никто не был готов дать за неё и цента. Конечно, такое уже снимали раньше, может быть, много раз, но это не устаревало как классика. Что-то вроде маленьких чёрных платьев, которые она никогда не носила, и в этой версии была её личная правда.

– Мне нравится смотреть, как ты бегаешь, – говорила Хелен раньше, когда наблюдала каждое утро за ней, поднимающейся на ближайшую гору. – Уверена, что тысячи лет назад юный Ахиллес делал также.

Бег был для неё не просто упражнением, но формой медитации. Когда дышать тяжело, лёгкие жжёт, и мышцы горят, ты словно отключаешься, в своём сознании ты далеко, и время больше не идёт. Она начала бегать с десяти лет. Родители с помощью лёгкой атлетики пытались привить ей более мирные способы траты энергии. Скоро привыкла к этой каждодневной рутине – выбегание своего объёма, развитие способности держаться всё дольше. К пятнадцати ей прочили даже какие-то успехи, особенно на дистанциях в сто и двести метров, поговаривали о включении в молодёжную сборную страны, но уже через год она бросила соревноваться, желая оставить время для более важных вещей. Тем не менее, привычка бегать по утрам у неё осталась. Теперь она пробегала десять километров примерно за сорок минут, следила по своим часам, чтобы не выбиваться из графика.