Само кокетство, флирт, игра!
Щелчок кремня на высечке сорвался,
Еще попытка, чтоб добыть огня,
Пиджак на плечи жестом лег вниманья,
И тянет руку за собой маня,
На крохотный в балясинах балкон,
Ну, вот признайтесь, каждый сам себе,
Чей адюльтер не взмахивал платком,
К нажиму груш в изысканный флакон?
Ноздрю в ложбинку, поплывет сознание…
Блудница!
Ну, как суметь и устоять, не соблазниться?
Воспоминаний амфорный кулон,
Многообразьем граней видных в нем,
Сочит на грудь масла из выжимки цветов
Навеки погребенных с ней,
И приторностью триумфальных дней
В несбывшихся мечтах, качает сон,
Из роз, открыток и мужских кальсон,
Былых утех, промчавшихся свиданий…
Оваций шквал, шумит еще в ушах,
Их выкрики: – «Она прекрасна, ах!»
Вечерний выход, балдахин кулис,
Завистливый сверлящий буром глаз
Толпы неопытных актрис.
Она же, ПРИМА!
Так легка, как безмятежность,
Манерно, утонченно нежность
Прольется в песенный вокал,
И в макияже золотистой щурки,
Который раз, возьмет аншлагом зал.
Повсюду выкрики со зрительного места,
– «На бис!» – кричат,
В софите натюрель – невеста, была она…,
Уверена в себе, убеждена!
Туманной дымкой крепдешин
Искрился, чисто горный мел,
Каскадом полотна стекал,
Обмоткой погребальною белел,
Шуршал от холода, шипел…
Тисненьем снежным по щекам,
Прокрался иней и пророс,
Сквозь кожу просочившись тонкой льдинкой,
Лик бледною пыльцой покрыл мороз.
Глаза подернула прохладной дымкой марь,
Осколки кольчатого льда
Сквозь стеклышки зрачков метнули ярь,
Темней чем газовая сажа.
Вся затряслась, всю бросило в озноб,
Как будто разом подхватили руки,
И понесли на вынос гроб.
Стучали злобой зубы…,
Гашеной известью белешенькие губы
Мир проклинали и слова наперебой
Летели стонами над выгнутой дугой.
Туда, где мир когда-то был иным,
Разбилось небо кракелюром голубым,
Потрескался тончайший марципан,
Под холодом обветренный стакан,
Расколотые грани потерял.
Слов ритм тяжел,
Как сердца стук висящего на волоске,
Метали мыслей четких груз,
Паук летал в лихом броске,
Поймал на кружеве сети – мошку
В свою ажурную постель,
И завертелась карусель,
Сплеталась нити канитель,
Кудель тянулась из петель,
Петля, накид, навес, петля…
Тугою стала кисея.
Веревкой скрученный аркан,
Взлетел, как брошенный батман,
Воздушен, легок и высок,
Чуть изогнулся позвонок,
Пошел носок наискосок…
Как бы играясь и шаля
Сковала разум, овладела,
Порабощая его тело, владела им.
Любовь ее, зернами вызревшей полыни,
Размоченной отваром хворостине,
Была горька.
Полна безмолвных слез река,
Сама ее и погубила,
Святой источник отравила, извела,
Все, что сумела – отняла,
Лишила радости и сил,
И он потух, себя пролил,
Упал на илистое дно,
Мечтая только об одном,
Покинуть мир.
Покончено!
Перевернулся тигель хранилища души,
Впредь, вороши, не вороши,
Остались прошлым кутежи.
И снова прыснул иней
На белый саван краску —
Кобальт синий сутажными разводами потек,
Вздувался узловатых вен пучок.
На гибель сам себя обрек,
Опутал, туго обволок
Игрушку в плотный коконок,
Рисунок изощренный паулина,
Паучья вязь, седая паутина окутавшая все,
Липка,
Меласса смоченная нить
Спешит собою все обвить в сачок.
Наскок, скачок, закрыт силок,
Мгновенно стихли щебет, птичьи трели,
У клети черенком подпёрты двери.
Повисла радуга оттенков всех белил,
Серебряные птицы каменели,
Их тушки падали в морозные снега,
Утихло все, умолкла пустельга.
Плыл мутный пар, шла манная крупа,
Кристаллом сахара посыпались луга…
Сошел к челу прекрасный вечный сон,
Тенётою колышется виссон
Тончайшей пряжи вышивок на сетке,
Мошкой налипшей на тончайшей клетке.
И показалось, будто смерть сладка,
Снег сыпался, недобрая рука,
Больничной бязи кинула в луга.
Из хлопка кажется мягка постель,