Формальная логика, регулирующая мысль в сфере теоретического ее применения, это запрещает. И это было бы концом попыток самоопределиться, если бы не существовал еще разум практический, идущий дальше теоретического. В практическом мире человек действует уверенно, свободно, «как если бы», знал основания свих действий (принцип «als ob»). Здесь он может стать не только потенциальным, но и актуальным субъектом своей жизни, действительным человеком, достойным своего назначения.

«Достоинство» – ключевое слово, означающее, что человек должен не просто стремиться к счастью, как это утверждали многие эвдемонистически ориентированные мыслители всех времен, но должен быть «достойным своего счастья». И свобода – обязательное, а не желательное, или какое-то дополнительное, условие достижения этого состояния. Человек сам творит себя, самоопределяясь в своем мире. Свобода – это возможность действовать независимо от посторонних определяющих ее причин. «Итак, я говорю; каждое существо, которое не может поступать иначе, как руководствуясь идеей свободы, именно поэтому в практическом отношении действительно свободно… Я утверждаю, таким образом, что каждому разумному существу, обладающему волей, мы необходимо должны приписать так же идею свободы и что оно действует, только руководствуясь этой идеей… Разум должен рассматривать себя как творца своих принципов независимо от посторонних влияний…»217

Отсюда вытекает знаменитый «категорический императив» Канта, или «принцип поступать только согласно такой максиме, которая может иметь предметом самое себя также в качестве всеобщего закона». Воля, по Канту, есть сама для себя закон, «следовательно, свободная воля и воля, подчиненная нравственным законам, – это одно и то же».218

«Моральное долженствование есть, следовательно, собственное необходимое воление [человека] как члена умопостигаемого мира и лишь постольку мыслится им как долженствование, поскольку он в то же время рассматривает себя как члена чувственно воспринимаемого мира».219

Долженствование, так сказать, достраивает человека до целого, и в этом целом достигается универсальность его отношения к другим людям. Они должны восприниматься как цель, а не как средство осуществления каких-либо, пусть и самых возвышенных целей. Выше человека для человека в идеальном контексте его существования не может быть ничто эмпирическое. (Современный человек, имеющий трагический опыт различных потрясений в XX веке, двух мировых войн, геноцида, «холокоста», «голодомора», и прочее, убедился в правоте выводов Канта). И Кант избегает каких-либо конкретных формулировок смысла человеческой жизни, так как это бы означало проникновение в наши рассуждения «материи» поступков, материальных склонностей: «Если разумное существо должно мыслить себе свои максимы как практически всеобщие [выделено мной – Ю.С.] законы, то оно может мыслить себе их только как такие принципы, которые содержат в себе определяющее основание воли не по материи, а только по форме».220

Всякое «материальное» наполнение форм нравственного законодательства (например «стремлением к удовольствию, счастью» или «избеганием страданий», как это делали древние греки) не обеспечивает, точнее, делает затруднительным универсализацию моральных требований, «так как само это единодушие было бы только случайным».221 Универсальным требование должно быть с необходимостью, тогда только оно категорическое, может принять форму закона. Любая материальная склонность, какой бы целесообразной она не являлась, «слишком далеко от того, чтобы быть пригодной для всеобщего законодательства…» и «в форме всеобщего закона она, скорее должна уничтожить себя».