Начались страшные грабежи по городу.

Все это бедствие, постигшее Новгород по воле царя Иоанна, длилось больше месяца. И только в феврале казни окончились.

Такая же участь ожидала и Псков. Но защитил его юродивый Салос Никола.

Когда царь вошел к нему в келью, тот предложил ему кусок сырого мяса.

– Я христианин, не ем мяса в Великий пост!

– Ты-то! – молвил ему юродивый. – Еще хуже делаешь! Ты питаешься и плотью, и кровью, забывая не только пост, но и самого Бога!

Ужаснувшись, царь Иоанн отступил от Пскова, успокоившись лишь малыми грабежами. В Москве ему было вольготнее, и туда уже стремилась его душа.

Спустя несколько месяцев летним днем в Новгород пробрался Лактион.

Стараясь не привлекать к себе внимания, он пришел на то место, где стоял двор купца Лебедева.

Вместо знакомых хором он увидел пепелище, уже сильно заросшее бурьяном. Лактион перекрестился, глядя на это запустение. Рой мыслей пронесся в его голове, одна страшней другой. Про то, что делалось в Новгороде, доходили вести. И знал – все это правда. Ему ли не знать? Но надежда оставалась.

По улочке шел бродяга. Остановившись неподалеку от Лактиона, долго наблюдал за ним, потом решился и подошел.

– Что, человече, знавал Гришку Лебедева?

– А ты кто, чтобы мне вопросы задавать?

Он обернулся, намереваясь ударить бродяжку. Не до того ему сейчас было, чтоб с каждым встречным лясы точить. И вдруг осекся, приглядевшись к морщинистому, почерневшему лицу. Изменилось оно сильно, хоть времени прошло немного. Но признать можно.

– Анисим?

– Он самый.

Нищий также приглядывался к Лактиону.

– А… ты – Лактион, узнаю, – кивнул он, улыбаясь, как мальчишка. – Жива ли Настена?

Он говорил как-то буднично, будто и не было ужасной зимы в Новгороде, не было гибели сотен людей.

– Она-то жива, – отвечал Лактион, чувствуя эту будничность в его голосе, страшную в своей обыденности. Не хотелось ему душой принять эту убийственную простоту. – А что мне сказать ей о родителях?

Ответ был ему известен, но он ждал чуда.

– Убили обоих, – прошамкал беззубым ртом Анисим. – И Гришу, и Феню. А я сумел спастись. Убежал раньше, чем за мной пришли. Вишь как!

– Убили, значит… – опустил голову Лактион. – Не уберегся Григорий.

От пепелища веяло холодом смерти. А ведь Григорий был ему как брат. Как это в жизни принять, чтобы русские убивали русских?

– Уберечься – не то слово! – с каким-то полубезумным наставлением молвил Анисим, не замечая раздумий собеседника. – В землю зарыться и то проще было.

– Ты-то выжил!

Лактион сказал без всякого упрека, но Анисим обиделся.

Он вообще с тех пор, как потерял все нажитое за долгие годы, стал легко обижаться на одно и прощать другое, чего раньше за ним не водилось. Вот стоит он в грязном рванье посреди пепелища на месте житья его старого друга. Но кажется, само его нынешнее нищенство не так ему обидно, как то, что его вроде упрекают в том, что он выжил, когда другие погибли.

– Я выжил! Хо-хо! – с шутовской присказкой пробубнил Анисим. – А легко ли мне было, человек хороший? Я, может быть, сам бы в костер полез, да детишек жалко было.

– А где ж твои-то? – с теплотой спросил Лактион, еще ни о чем не подозревая.

– Их нет, – пожал плечами Анисим. – Но где-то они есть. Ведь так?

Он глянул на Лактиона, и тот, нахмурившись, только сейчас разглядел в его глазах огонек безумия.

– На вот. – Лактион быстро сунул ему в руку несколько монет и поспешно стал удаляться от этого места. Ему казалось, что еще немного и это безумие перейдет и к нему.