– Похож, говоришь? – переспросил царь.

Никитка кивнул лохматой шевелюрой. Димитрий бросил перстень обратно в шкатулку и встал из-за стола. Он посмотрел на Марину, которая о чем-то тихо разговаривала со своим шутом, затем перевел взгляд на лик Спасителя. Злобно пнув ногой скамью, царь подошел к киоту и перекрестился. Шут царицы неожиданно вздрогнул.

– Не бойся, Марыська. – Марина ласково погладила арапчонка по кудрявым черным волосам.

– А ну, пошли во двор! – бросил он на ходу Никитке.

Входную дверь царь ударил с такой силой, что та со свистом распахнулась, едва не прибив спящего за ней стрельца из охраны. Димитрий деловито вышел на крыльцо.

Тучи над Тушино ползли темным ковром. Холодные тугие капли дождя, падая в лужи, отпевали собственную панихиду по повешенному. Ветер словно пытался разговорить криво сколоченную глаголем виселицу, отчего та скрипела и трещала в ответ. Тело недавно повешенного самозванца висело неподвижно. Его вылезшие из орбит глаза с молчаливым укором взирали на затянутые тучами небеса и вопрошали: «За что кары такие, Господи?»

– Снимите мне его, – потребовал Димитрий.

– Зачем, батюшка? – испуганно дернулись стрельцы. – Мертвяку в лицо заглядывать – что со смертью целоваться.

Стрельцы отступали и молчаливо крестились.

– Сымайте, говорю! – грозно рявкнул Димитрий.

Митрополит Филарет, молча насупив брови, смотрел в замызганное оконце на очередную причуду самозванца.

«Чего это он удумал, стервец. Мало того что повесил, так еще снять велит. Зачем?»

Митрополит погрузился в раздумье:

«На кой царю потребовалось снимать с виселицы мертвяка, которого по его указу и повесили? Может, ошибся Димитрий? Повесил не того?»

Филарет ближе прильнул к оконцу. Но самозванец сам назвался Августом, братом царя. А все братья покойного Димитрия Ивановича уже с Богородицей говорят. Самозванец, нечего и голову ломать. Филарет успокоил свое сердце и отошел от окна.

Казаки, не боявшиеся ни черта, ни дьявола, притащили деревянную лестницу и срезали веревку. Мертвяк глухо шлепнулся на сырую землю и уткнулся лицом в лужу. Димитрий осторожно, чтобы не поскользнуться на мокрых ступенях крыльца, спустился вниз и широким шагом направился к виселице. Остановившись у тела самозванца, он долго смотрел на него, не решаясь перевернуть мертвеца к себе лицом. Затем носком сапога он показал казакам, что хотел бы видеть лицо самозванца. Те, быстро сообразив, что от них требует царь, бросились к мертвяку и перевернули его лицом к небу.

Никитка тихо подскочил к царю и, выглядывая у него из-за спины, стал рассматривать мертвяка. Димитрий стоял над телом повешенного, словно египетский сфинкс.

– Похож, ой, похож! – слезно запричитал Никитка, дергая Димитрия за полы кафтана. – Вылитый ты, твое величество, только чуток моложе и красивше, – завыл Никитка. – Может, и правда царевич, твое величество? Словно ты сам себя повесил.

– Это ты к чему? – истерично завопил Димитрий.

Никитка испуганно попятился и, крестясь, запричитал:

– Уж больно похож он на тебя.

Димитрий рассвирепел и пнул тело мертвеца ногой.

– Уберите с глаз моих долой! – нервно закричал царь. – Не хочу видеть на своем дворе.

Казаки бросились к телу и, подхватив его, потащили за ворота. Филарет, испуганный криком царя, бросился к окну.

Димитрий, шлепая каблуками сапог по грязи, быстро шел к своим хоромам. На его лице играла не то кривая ухмылка, менявшаяся на угрюмое выражение, не то зловещая радость от чего-то, понятного только ему лично. Следом за ним, согнувшись в три погибели, бежал слуга Никитка. Казаки тащили тело повешенного прочь.