Подхожу ближе, провожу пальцем по волосам. Они непривычного русого цвета, мягкие на ощупь. Со стороны кажется, что она просто крепко спит. Я знаю, что ее сознание сейчас далеко, и она не хочет возвращаться в это тело. Ей хорошо там, где она есть. Не знаю я одного: сколько у нас осталось времени.

Мне тяжело находиться рядом с ней и видеть ее такой. Я наклоняюсь, целую ее в лоб и ухожу. А точнее сбегаю. Как от самого своего страшного кошмара.

Кошка и Пит на кухне лепят пельмени. Черные волосы Кошки собраны в тугой хвост на макушке, фиолетовую челку она пытается заправлять за ухо, но та тут же выскальзывает обратно. Кошка цыкает и снова прячет ее за ухо. От этого несколько прядок пачкаются в муке и выглядят так, будто их покрыла седина. Пит сидит на высоком табурете, закусив кончик языка от усердия, и старательно склеивает края пельмешка. Этот табурет собран из трех разных, а одна ножка вообще из водосточной трубы. Табурет-Франкенштейн уродлив и ненадежен, и Пит любит его больше всех. Он вообще питает странную приязнь ко всему убогому и покалеченному. Я рассматриваю ряды пельменей и думаю о том насколько же надо быть криворуким, чтобы плодить таких чудовищ, коих из Питовых пальцев вышло целое множество.

– Мой руки и садись помогать, – командует Пит, завидев меня.

– Да, конечно, дорогая, сейчас только все дела брошу.

Кошка довольно фыркает. Наши словесные перепалки доставляют ей некое извращенное удовольствие. Сама она так не умеет. Буквально через минуту теряет самообладание и грозится выцарапать глаза. А ее угрозы вовсе никакие не угрозы, ведь действительно может. Приходится уступать и сводить дискуссию на нет.

Замечаю у нее на шее какую-то новую висюльку, тяжело вздыхаю:

– Это что? Один из бесполезных амулетов Пита?

– Поаккуратнее на поворотах, громила! – взвизгивает он и взмахивает руками, от чего в воздух поднимается мучное облако. – Между прочим, смею заметить, призрак не смог ко мне подойти! Но ты, конечно, не задумывался что именно его остановило!

Закатываю глаза. У меня язык так и чешется, но я мысленно повторяю про себя: «Не спорь с ним! Только, пожалуйста, не спорь с ним! Не говори ни слова! Ни единого долбаного слова!»

– Ладно, – выдавливаю из себя. – Предположим, ты прав.

– Конечно, я прав! В следующий раз думай, что говоришь!

Кошка улыбается пуще прежнего. Она без ума от нас.

– Близнецы не появлялись? – спрашиваю.

– Нет. Наверное, будут к ужину, – бурчит в ответ Пит и откладывает на доску свой самый страшный пельмень, и отчего-то мне думается, что он окажется именно в моей тарелке.

Кошка цыкает и демонстративно встает, в ее глазах разгорается пламя.

– Какого черта?! – взрывается она. – Я тут для них что ли стараюсь?! Для этих… этих… нет, вы знаете где я нашла консервную банку, которую они гоняли по всему Бункеру на прошлой неделе? В аквариуме! В аквариуме!!!

Пит любит громкие скандалы и яркие спецэффекты. Ему кажется, что сейчас Кошка начнет беситься и грязно ругаться, возможно разобьет пару тарелок. В предвкушении он хлопает в ладоши и, точно крошечный фейрверк, во все стороны разлетается мучная пыль.

– Кис, – я обнимаю ее и целую в щеку, решая выступить в роли громоотвода. – Ты же знаешь, они не едят пельмени, поэтому будь добра, не подкидывай внутрь мышьяк и гвозди, я очень тебя прошу.

Кошка проводит мучной рукой по носу, оставляя белый след. С перепачканным мукой гордо вздернутым носиком она выглядит крайне безобидно, если даже не смешно, но я не совершаю роковой ошибки и сдерживаю рвущуюся наружу улыбку. Я очень серьезен.

– Ладно, – говорит она, сменив гнев на милость. – Можно подумать, у тебя аллергия на мышьяк! Съел бы и даже не заметил.