– Я скажу тебе, как обычно бывает, – говорю я. Мы, наконец, выезжаем на асфальтированную дорогу и нас перестает нещадно трясти. – Обычно люди появляются здесь и не помнят: кто они, где их дом и кого они там оставили. Их ничто не тянет назад. Ты – другое дело. Ты утверждаешь, что все помнишь. И вот скажи мне, как человек может хотеть остаться с людьми, которых знает не больше суток и спокойно покинуть тех, с кем прожил всю жизнь?

Она натягивает рукав свитера до кончиков пальцев и начинает тянуть за торчащую нитку, о чем-то размышляя.

– А что, если… – начинает она неуверенно. – Что если я хочу остаться именно потому, что все помню?

Такой ответ может дать лишь тот, кто умеет ходить между мирами. Как правило, у каждого из нас есть история, из-за которой, собственно, все и случилось. Из-за которой мы не хотим возвращаться обратно. Редко бывает наоборот, когда тянет уйти насовсем, но есть человек, который держит и не дает этого сделать. Как у Пита, к примеру. Его держит бабушка, которая его вырастила и воспитала, а теперь серьезно больна, и он просто не может ее оставить и уйти к нам окончательно, хоть и мечтает об этом. И слова девчонки вновь возвращают меня к главному вопросу: «а пришел ли поезд сам собой? Или это сделал кто-то, кого я совсем не знаю? Кто сейчас сидит рядом со мной, например?»

Кем бы она ни была, что бы она ни скрывала, сегодня я точно выведу ее на чистую воду. Так или иначе.

Вальяжно и неторопливо, смачно жуясь, на дорогу выходят коровы. Бредут, едва переставляя ноги, хлещут хвостами перепачканные бока. Я жму на тормоз и останавливаюсь в метре от них. Машина не кажется им ничем таким, чего стоило бы остерегаться и поскорее убраться с дороги. Они не спешат.

Жарко. Чувствую, как футболка намокла и прилипла к спине. Пот льется по вискам и шее. А девчонка сидит себе спокойно в джинсах и свитере, особо не пыхтит. Мне дурно на нее смотреть.

– А у тебя другой одежды нет? – спрашиваю.

– Нет. У нас было прохладно и дождливо, я не стала ничего другого с собой брать. Да и это, – она с силой дергает за нитку, торчащую из рукава, и та вытягивается, распуская петли. – Не так уж и важно, не так ли?

Я не выдерживаю и сигналю коровам, но на них это не действует. Они даже ухом не ведут, спокойно и неторопливо оканчивают свое шествие. Мы снова трогаемся с места, и свежий ветерок влетает в открытые окна.

– А куда мы едем? – спрашивает девчонка. На ее лице блаженная счастливая улыбка. – За приключениями?

Я скептически осматриваю ее вязаный свитер и коленки, торчащие из дырок в джинсах.

– Судя по всему, сперва мы едем в магазин.

Ненавижу ходить по магазинам. А о том, как это делают девчонки, мне и думать страшно. Но я все же решаю рискнуть и вызволить Сказку из этого ужасного тряпья. К моему величайшему облегчению она почти сразу находит сарафан, про который говорит: «Это самая красивая вещь, что я когда-либо видела». Мне кажется, что это самый обычный льняной сарафан на тонких лямочках, мало чем отличающийся от всех остальных. Но когда она появляется в нем, я не могу подобрать слов. Настолько она кажется милой, хрупкой, изящной, как кукла из детского магазина игрушек. Я таращусь на нее слишком долго и понимаю, что из приличия пора бы прекратить, и хотя бы что-то сказать. К счастью, мой взгляд падает на кеды. Они желтые с вышитыми бабочками. При этом страшно пыльные и потасканные. Усмешка слетает с моих губ:

– Шикарный видок! Знаешь, эти кеды хранят историю истоптанных дорог, но лучше их поменять на что-то более… босоножное что ли.

Но она не хочет. Ей нравятся вещи с историей. И нравятся эти кеды. А я не садист какой-то, чтобы их разлучать. И тем больше времени мне остается на свои дела. Единственное, о чем она меня еще просит – купить ей солнечные очки в розовой оправе и плетеный браслет.