– Жуткое место, – заключает Кошка, отбрасывая сигарету щелчком пальцев. Среди прочего мусора она смотрится органично. – Почему вокзал заброшен?

– На двадцать втором километре рельсы разобраны, – поясняет Сумрак. – Уже очень давно.

– А ты уверен? – Пит всматривается вдаль. – Может, их починили, вот поезд и приехал? Неужели починить рельсы такая проблема? Я видел, как меняли рельсы в Городе. Почти неделю трамваи стояли. Но знаете, что самое интересное?

– Не знаем и знать не хотим, – признаюсь я. – Ты лучше слетай, посмотри, что там. На двадцать втором километре.

Пит, как будто, только этого и ждал. Когда же, наконец, его о чем-то попросят, и судьбы мира будут зависеть от него одного.

– Это я запросто!

Он раздувается от гордости и начинает свою традиционную гимнастику: наклоняется, потягивается, касается руками носков ботинок, по очереди прижимает колени к груди, затем срывается с места и бежит. Прямо по шпалам. Он бежит все быстрее и быстрее, набирает нужную скорость, совершает два затяжных лягушачьих прыжка, с третьим отрывается от земли и устремляется в небо. Никто больше не умеет летать так, как это делает он. За этого его и зовут Питпэном. Мальчиком, который летает.

– Сознайся, ты это специально, – говорит Кошка и достает вторую сигарету. – Чтобы не слушать его болтовню.

Я лишь гнусно ухмыляюсь. Это, наверное, верх коварства – избавиться от человека, при этом доставив ему чувство полного внутреннего удовлетворения.

– Вот увидишь, – говорю я, – он вернется и еще неделю будет нам рассказывать всякие небылицы, как Одиссей.

– Неделю? Полгода! – подхватывает Кошка, и мы принимаемся мерзко хихикать.

Сумрак теряет всякий интерес к нам и к поезду. Отходит в сторону и задумчиво глядит на Город. Так, словно любуется его ночными огнями и думает о чем-то своем. Выглядит он чертовски романтично, особенно когда ветер слегка раздувает его длинные волосы. И если бы я так хорошо не знал этого парня, я бы уже высказался по поводу того, что вечерние прогулки на свежем воздухе куда более полезны, когда протекают в полном одиночестве. Но нет, он не просто любуется Городом. Он стекает по его проводам, ловит отражения в окнах домов, прислушивается к ночной песне водосточных труб. Город пропускает его в себя, будто законного Хозяина. Всегда пропускает. Внутрь, глубоко, туда, где сплетаясь, уходят под землю его корни. Как? Я не знаю. Есть вещи, которые я стараюсь не выяснять, дабы окончательно не свихнуться.

– Как ты считаешь, – спрашиваю я, расхаживая вдоль вагонов. – Поезд появился здесь сам по себе? Без водителя и пассажиров? Как поезд-призрак?

Зачем я спросил? Совершенно очевидно, что никого в нем быть не могло.

– Один человек сошел с поезда.

Я застываю перед открытой дверью со спущенной входной подножкой:

– Да? И где же он?

Сумрак молча кивает на Город.

Почему-то мы вдруг разом кидаемся к машине. И не задаемся вопросом, с какой стати нам вообще искать человека, приехавшего на этом поезде. Как будто это наш любимый родственник, и мы обещали его встретить, да случайно разминулись, а теперь нам просто необходимо его разыскать, а то мало ли что. Ночь – плохое время для гостей.

Мотор тарахтит, я включаю передачу и рулю к светофору. Хорошо бы определиться с направлением до того, как мы выедем на перекресток.

– Ты знаешь, где надо искать? – спрашиваю я Сумрака.

– Не знаю.

Его слова отлетают от ушей, как мячик для пинг-понга от ракетки. Мне кажется, я ослышался.

– Дружище, ты не поверишь, мне только что показалось, что ты сказал «не знаю»!

– Тебе не показалось. И не строй таких дурацких мин, я не какой-то там пророк.