Я с детским восторгом посмотрел на Лию, она игриво улыбнулась и дернула левой бровью, наклонив голову в сторону. Шампанское стало разливаться по бокалам.

– Сегодня мы празднуем день, когда я наконец-то стал полноправным собственником строительной компании этого города. – торжественно поведал нам Роб, поднимая бокал с игристым напитком темно-желтого цвета.

Мы зааплодировали. Стал слышен звонкий стук бокалов друг о друга, заполняя собой весь зал.

– Мы гордимся тобой, сынок. – слезно сказала мать.

– Когда-нибудь и у тебя все получится, сын. – послышался голос папы, адресованный мне. – Мы все верим, что твои книги ещё найдут своего читателя. Что бы ты ни сделал, мы всегда будем любить тебя. Вас обоих.

– Спасибо, пап.

И вот сейчас я был по-настоящему счастлив.

Но вдруг раздался скрип двери…

Резкий звук пронзил мои уши, фантомом рассеиваясь по стенкам черепной коробки. Я почувствовал, как холодный воздух заставляет меня съежиться и моментально открыть глаза. Толком ничего не понимая, я брел за людьми в белых халатах.

Скрип железной двери пронесся по всему первому этажу мрачного холодного здания, стоящего на окраине города, подальше от любопытных глаз местных жителей. Люди здесь появлялись крайне редко, многие даже обходили это место стороной, таким образом, отгораживая себя от всего этого сумасшествия, будто безумие заразно. Помнится, на соседней улице хотели строить школу для одаренных детей, но жители города так взбунтовались, что стройку пришлось отменить, перенести поближе к центру, чтобы людям было спокойнее, и убедить народ, что их детям ничего не угрожает.

Здание было огорожено забором, он был не особо высокий, но, во избежание недоразумений, на его верхушке красовалась колючая проволока, напоминающая стереотипную американскую тюрьму. Во дворе ничего не росло, лишь пару деревьев, но они не спасали унылый вид лечебницы. Трава была коротко подстрижена и уже пожелтела, что повергало в ещё большую тоску.

Внутри все выглядело печальнее, чем снаружи, если такое вообще возможно. Серые стены делали больницу ещё более безжизненной, возникало ощущение, что этот дом заброшен. Но, к моему великому сожалению, нет, здесь держали людей, лишенных разума и свободы. Они, словно зомби, слонялись по каменной кладке пола, ища утешения в своем бесцельном бодрствовании. Безэмоциональные лица пациентов заострили свое внимание на мне в немом вопросе: «Это посетитель или новый заключенный клиники „Смирение“?». Думаю, все мы знаем ответ на этот вопрос.

Их интерес ко мне иссякал быстрее, чем пятилетний ребенок терял концентрацию, направленную на неподвижный предмет. Погруженные в себя, они направлялись по своим комнатам, тихо шоркая подошвами тапочек по голому полу, перебирая в руках подол белой, потертой и уже пожелтевшей от многочисленных стирок, ночной рубашки. Свет приглушенных ламп освещал их потухшие лица, придавая им более безумный вид. Я был уверен, что, заглянув в их глаза, могу лишиться рассудка. Точно дементоры, они высасывают все силы, доводят тебя до безумия, заставляют забыть все самое светлое, что было в твоей жизни и повергают тебя в вечно ностальгические настроения.

Может, я слишком преувеличиваю, но в тот момент я именно так все и видел. Это был мой первый день в этой клинике. Первые воспоминания, говорят, самые важные, именно на них строится все дальнейшее восприятие окружающей действительности. Но это не все воспоминания с того вечера. Я слышал громкий вопль, разнесшийся по всей лечебнице и эхом отразившийся за ее пределами. Он заставил мои волосы на затылке встать дыбом и волной пронесся по всем моим клеточкам тела. Схватившись за живот, я согнулся пополам, будто этот крик боли и отчаяния принадлежал мне. Поняв, что больше никто не кричит, а я все ещё держусь за живот, сделал глубокий вдох и выпрямился.