Через какое-то время мою дверь открыли и напомнили про прием таблеток. Недавно мне в голову пришла идея, как не пить их. Я спустился на первый этаж и ждал свой черед. Мне дали по обыкновению два стаканчика, из одного я высыпал таблетки на руку, скептически смерил их взглядом, повертел и сделал вид, что закинул их внутрь, а на самом деле, я незаметно зажал таблетки в ладони. Осмотрев мой рот, они, естественно, ничего не нашли и пропустили меня дальше. Зайдя в комнату отдыха, я положил эти таблетки глубоко в боковой карман штанов, чтоб их не было видно, и они случайно не выпали. Я был неописуемо горд своим поступком. Ехидно улыбнувшись, я направился в сторону кресла, на котором все эти дни сидел. Что самое странное, я не знал, зачем я так сделал и почему для меня так важно не принимать эти пилюли. Навязчивая мысль, что они приводят к ухудшению моего состояния, не давала мне покоя и постоянно напоминала о себе. Я сделал это, вероятно, чтобы успокоить себя.

Постепенно комната начала наполняться другими пациентами, поднялся шум. Сидя подальше от всего этого мракобесия, я с нескрываемым любопытством наблюдал за больными.

Рядом с диваном напротив телевизора сидела престарелая женщина в коляске, по виду ей было лет 80. Она неотрывно смотрела куда-то сквозь стену, периодически открывая и закрывая рот. Было ощущение, что последний раз она полноценно ела несколько недель назад. Настолько у нее был пугающе истощенный внешний вид. Старушка походила на старого побитого бульдога, который прожил чуть дольше запланированного. Кожа обвисла, нос был сильно поцарапан, будто она с кем-то сражалась за последний кусочек хлеба, все руки были чем-то обколотые, а на ногах, на тех клочках кожи, которые мне удалось разглядеть, виднелись фиолетовые сеточки вен. Ее взгляд на удивление ни о чем не говорил. Глаза до жути пустые, мне даже показалось, что она ни разу за все время, которое я на нее смотрел, не моргнула. Складывалось впечатление, что эта дряхлая старушка сейчас не здесь, будто не осознает, где находится. Существует в своем мире, далеком от этого места. В какой-то момент щемящее чувство сжало мое сердце, с каждой секундой все сильнее его сдавливая. Я смотрю на эту старушку и понимаю, ей куда лучше всех, проживающих в этой лечебнице. Создала свой мир у себя в голове, где она, как мне кажется, счастлива. Ей не нужно переживать за какие-то незначительные проблемы этой жизни. Её накормят, оденут, помоют, сделают все, что требуется ее физическому телу. В то время, как мы будем печально смотреть в окно на серость улиц, думая, как выбраться из этой клиники, как убедить доктора Тафт в своей нормальности. Ей это сейчас не нужно, я даже уверен, что у нее в расписании нет графы «сеанс психотерапии». Немного левее от нее на полу сидел мужчина, тот самый с игрушечным зайцем. Сейчас он о чем-то увлеченно беседовал с игрушкой, не замечая людей вокруг. Сонни пережил насилие. Мать, когда ему было 10 лет, вышла замуж во второй раз. Отчим много пил и позволял себе бить маленького Сонни. В какой-то момент все вышло из-под контроля и мужчина попытался изнасиловать мальчика. Насилие со стороны отчима продолжалось на протяжении 4 лет. Он пытался рассказать маме, но она ему не верила. Как-то Сонни возвращался со школы, дома был только отчим. Увидев на столе водку, он понял, что сейчас будет. Уйти не удалось. Сонни орал, чтобы хоть кто-то услышал его вопли и пришел на помощь, но никто его не слышал или не хотел слышать. Мать увидела все, что творилось в тот день в их доме. Она и сдала сына в психушку, чтобы не мешал ей строить свою никчемную личную жизнь. После такого потрясения, он откатился назад в развитии. Защитный механизм. Сейчас Сонни – маленький 7-летний ребенок, горячо любящий своего плюшевого зайца. Возле второго кресла восседала девушка лет 25, скептически смотря на Сонни, мужчину с мягкой игрушкой. Заметив, что я смотрю в ее сторону, она закатила глаза и повернула голову в сторону телевизора, делая вид, что увлечена картинкой на экране. Но мне было известно, что с того кресла плохо видно телевизор, потому что высокая лампа у дивана загораживала половину экрана. Девушка выглядела вполне нормальной, хоть от нее и за версту разило нигилизмом. Ее руки бережно поправили выбившийся кончик блузки из штанов и плавно легли на колени. Они были слишком худые, что делало ее пальцы более тонкими и длинными, как у человека, играющего на фортепиано. Лицо выглядело необычно (если можно так изъясняться в психбольнице): утонченные черты лица, маленький острый носик, большие «кошачьи» глаза, бледные обгрызенные губы, напоминающие бант, отслаивающиеся ногти. Волосы цвета темного шоколада сейчас были грязные, облезлые, растрепанные. Внезапно, прервав мое наблюдение, к девушке подбежал Джим и начал истерично смеяться, тыкая пальцем куда-то в стену за ее спиной. Девушка, не обращая на него внимания, медленно поднялась с места, повернулась в сторону двери и неторопливо направилась к выходу. Когда она встала, я заметил, что ее тело было слишком худощавым, а на запястьях виднелись красные царапины. Карманы были чем-то заполнены. Вероятно, пережеванной едой. Она не глотает пищу. Жует и выплевывает. Говорят, что она не умеет глотать, поэтому складирует еду везде: в карманах, комнате, шкафчиках. У нее нервная анорексия. Девушка очень долгое время худела и сейчас не может остановиться. Она в прошлом балерина. А сейчас – пациентка психбольницы, такая же чокнутая, как и все остальные здесь.