Я остановила свой взор на старосте.

– Юрий! Продолжение на следующей перемене? – прямо спросила.

– Не-е-е!

Братья вместе со старостой ответили так дружно, что я не удержалась:

– Вы что, репетировали? Я постараюсь быстро. В общем, написала я игумену письмо. Ответ он выслал на адрес нашего центра. Я с нетерпением прочитала его в первые минуты. Там четко и ясно указано. Слушайте, ребята. Мученики – это святые люди, которых умертвили за веру во Христа чужие люди. Чу-жи-е, – говорю я по слогам. – Или по вере, или по национальности. А страстотерпцы – это святые люди, которых тоже умертвили за веру во Христа. Только свои люди. Сво-и. Или по национальности, или по вере. Представляете?

Гул пронесся над партами. Мне вдруг стало ясно, что надо сворачиваться с переменой и выруливать на Устав. Времени в обрез, но нужно успеть составить до конца урока еще одну службу.

Смотрю на ребят. А настрой у них совсем не учебный. Все переговариваются друг с другом. Да, заварила ты кашу, Ксения. Сама и расхлебывай. Думай. Так-так-так! Есть решение!

Бодро прохожу между рядами парт. Торжественно и громко говорю:

– Друзья! В память обо всех мучениках-детях составим службу семидесяти двум святым мученикам, со святым Исидором в Юрьеве Ливонском пострадавшим. Память восьмого января. Остальное – самостоятельно. Составьте только вечерню. Первый вариант – по знаку Типикона на воскресный день. Второй вариант – Престол* в будний день.

Какой нескончаемый сегодня урок. Воистину, Бог и растягивает, и сокращает время.

Через семь минут первые поднятые руки стали призывать меня на проверку задания. Я шагаю по ряду, и глаза мои фиксируют слишком склоненного над книгой Сережу Афганца. Подозрение сразу закралось в мои мысли. Я остановилась, наклонилась пониже, незаметно заглядывая ему в лицо. Так и есть! Сидит мужик, прошедший настоящую войну, видевший смерть каждый день вокруг себя, и… плачет. Я наклонилась еще ниже, стряхивая несуществующую пылинку с туфли, и сказала ему вполголоса:

– Отставить!

После того как была проверена составленная вечерня у всех студентов, мы взялись за ектении* и паремии*. Нашли в Минеях* службы с паремиями. Записали очередность возглашений. Начали торжественно зачитывать, как на службе. Возгласы священника и диакона тихонечко вставляла я. В помощь студентам, для ориентирования. Замечаю очень недовольное лицо взрослого богослова. Он и работает на уроке, и противится. А смотрит на меня так, будто я ему денег должна.

Вызываю к доске очередного зачитывающего. Даю ему задание:

– Всеволод, вместо возгласов говори «возглас».

Все братья слушали отвечающего. Поэтому у меня был развязан язык на галерке. Я ретировалась к моему недовольному.

– Ты чего такой недовольный? – прямо в лоб спрашиваю его.

Он молчит, отвернув голову. Ясно!

– Это личное, да?

– Нет-нет, Ксения Николаевна, вы что? Просто паремии… – и тянет с ответом.

Это становится интересно. Не личное, значит, можно всем. Я хлопаю в ладоши.

– Внимание! Стоп, Всеволод! У Матвея есть сообщение. Срочное, – и указала на недовольного.

Братья «ничтоже сумняшеся» спокойно развернулись в его сторону. И Матвей начал, обращаясь к сокурсникам:

– Мы на уроках Устав проходим, так? Так! Ксения Николаевна много возгласов говорит? Много! Прям громко, прям говорит! Вот я и смущаюсь: она женщина, ей не положено.

Братья зашумели.

– Ты Устав хочешь выучить? Священником хочешь служить? – кто-то спросил громче всех.

Я улыбнулась. Не впервой мне отвечать на подобные вопросы.

– Тихо, тихо, дорогие! Вы все молодцы. Ты молодец, потому что не стал в себе это хранить всю жизнь. Ты молодец, потому что напомнил о предстоящем великом служении. А я – тоже молодец. Давным-давно взяла благословение у игумена нашего на озвучивание возгласов и на… – Делаю намеренную паузу, интригуя братьев. – И на назначение поклонов непослушным ученикам.