– Чёрт возьми, это всё, что вы приготовили?

– Не чертыхайтесь! Надо будет, мы и юридическую войну начнём… Снимем с дистанции любого. В общем, обойдёмся без Гулевича. Нам не нужны ни его советы, ни его чистоплюйство.

– Это почему же?

– Потому что наш закон – Прицыкина… Скажите, что вас, собственно, удивляет?

– Ничего не удивляет. Вы действительно оправдываете свою фамилию… Вы всё мажете сажей…

– Ну, не смешите!

– А вы не смейтесь, Евгений Борисыч… Есть одна старинная легенда… Свергли новгородцы идол Перуна в Волхов, а он, проплывая мимо моста, бросил на него палицу… Бросил, значит, и выкрикнул: «Вот вам от меня на память!» И с тех пор сходились новгородцы с палками на мосту в урочное время… и бились люто, насмерть.

– Высоким слогом всё можно опошлить, – окрысился вдруг Сажин. – Ещё этот ваш Достоевский говорил…

– Вот и не опошляйте!

– Вы это всё к чему?

– Да к тому, что впали в морок мы под Перуновым заклятьем… Только вот не мост через Волхов его арена.

– Неужели?.. А что же?

– Вся Россия… Да, вся Россия, оказавшаяся на распутье.

– И вы, конечно, витязь…

– Может, да, а может, и нет. А вот вы ради светлого будущего, пожалуй, и ближнего задушите…

– Вас послушать, так и зло предсказуемо, и добро парадоксально, – вновь притворно улыбнулся Сажин. – Оставьте эти свои яркие и удачные формулировки. Мы должны объединить усилия, чтобы выиграть избирательную кампанию. В конце концов, сам Александр Иваныч просил об этом…

– К тому же выборы – это ведь своего рода… Как бы это сказать?.. Хм, это – война, – уставился на меня бесцветными глазками Гринёв.

Он впервые вмешался в спор, который начался даже не этой ночью. Он начался с того момента, когда мы с Сажиным окончательно разошлись во взглядах. Он невзлюбил меня, я – его.

Гости нахохлились. Они бы клюнули меня, будь у них клювы.

– Чё лбищи напружили? Чёрт с вами, воюйте-побеждайте! – прервал я наконец грозовое молчание.

Я чувствовал, что устал не от веса идей, а от самодовольства одного и глупости другого.

– Теперь повоюем, – крикнул по-птичьи Евгений Борисович. Он налил виски в стаканы, подал мне и Гринёву.

Мы выпили не чокаясь.

– Закрепим? – потянулся за бутылкой новоиспечённый кандидат. Лицо его было пунцовым, как дракон на древних китайских знамёнах. – Виски – всё равно что Перуново вино, хм… да…

– Хватит, хватит, – запротестовал Сажин. – Нам пора уезжать.

Гринёв как-то сразу скис и, поглядывая на короткошеюю бутылку «Уайт Хорса», покорно побрёл к выходу. Впрочем, вскоре он вернулся за своим портфелем.

Когда мы наконец остались одни, Евгений Борисович, застёгивая на пуговицы твидовый костюм и обращаясь не ко мне, а в сторону, как артист со сцены, сказал: «Нельзя, нельзя ему пить, а то сорвётся».

…Гости укатили.

Прищурив дымчатые глаза, я встретился с собою в зеркале.

Плеснул немного виски в стакан и угнездился на стуле.

Вспомнились слова политтехнолога Сажина и китайского болванчика Гринёва о предстоящих выборах, о страшном древнем боге войны Сульдэ.

«Противно… Цеповяз слушает Сажина, сыплющего речами, как горохом из мешка… Разве Александр Иванович подчинился среде? Разве не среда зависит от человека? Как там говорится? Были бы братья – будет и братство…»

Стакан опустел.

«Гринёв, Сажин – братья… братья-иезуиты… Да и губернатор Цеповяз тоже… Нет, такого братства я не желаю… Завтра утром положу заявление об уходе… До выборов есть время, пусть Цеповяз с Прицыкиной назначают другого редактора».

Я решился. Это была решимость смешного человека.

Потом снова принялся за роман.

Работал, пока ночь не легла, а день не встал.

В сентябре 1860 года главные газеты империи поместили объявление об издании «Времени». Объявление это было написано Достоевским и представляло изложение самых важных пунктов тогдашнего образа мыслей Федора Михайловича, поэтому я включил его в книгу.