Отправил автор на тот свет
Борца с Кораном.
Какой глубокий месседж скрыт
В злодейской акции,
Какой контекст, какой конфликт
Интерпретаций.
Но ты, художник, твёрдо верь
В концы, начала.
Смелее за родную дверь,
Прочь от причала.
Смени на автомат карандаш,
И, как Пикассо,
Ты вдруг нетленное создашь
В степях Донбасса.
Центон – не центон, стансы – не стансы…
Поэт, питомец Аполлона,
Слагай стихи и песни пой,
Чтобы глазница Саурона
Не загорелась над Москвой.
Идёт по самому по лезвию
У нас здесь Русская Весна,
Пройдя меж пьяными и трезвыми,
Она садится у окна.
Здесь зубы стиснуты до хруста,
Здесь не кончается борьба,
Здесь всё смешалось – жизнь, искусство,
И кровь, и слёзы, и судьба.
Мы сих великих зрелищ зрители
В минуту бури роковой.
Чем напугать нас тут хотите вы?
Пропавшей гречневой крупой?
Ведь мы Леонтьева и Тютчева
Единородные сыны,
И нам натуры ваши сучие
До очевидности ясны.
Пугаете? А нам не страшно.
Мы не Профессор Лебединский
И мы вам не «говняшка-рашка»,
Как выразился В. Мединский.
Вы взять хотели нас на понт
И истощить войной торговой,
А вот на настоящий фронт
Вы выйти против нас готовы?
Какие курсы у валют,
Какие, к дьяволу, налоги,
Когда воздушные тревоги
Над городами запоют?
Мы всех возьмём в ладью Харона,
Когда придёт последний бой,
Но больше око Саурона
Не загорится над Москвой!
Разоружение
(Исповедальная лирика)
Не член писателей Союза,
Грущу в буфете ЦДЛ.
Моя потасканная муза
Давно осталась не у дел.
И, глядя на родные лица,
Я осознал всем существом,
Что мне пора разоружиться
Перед народным большинством.
Народ мой гневно возмутился
Сюжетами из новостей
И дружно, как один, сплотился
Вокруг решительных властей.
Профессора и генералы,
Чеченцы, бабы, казаки,
Евреи с гостелеканалов
И в мрачных тюрьмах леваки…
Патриотизм был грозно явлен
В ответ на вражеский оскал.
А я сидел, чего-то мямлил,
В носу чего-то ковырял.
Не поднял задницы тяжёлой,
Не взял в ладони автомат,
Не делал селфи с Моторолой
В Фейсбуке не гремел в набат.
Не рыл укрытия для дзота,
Не падал под огнём в траву,
Не бил я из гранатомёта
По ржавым танкам ВСУ.
Казалось бы, была харизма
И кой-какой авторитет,
Но вирусы либерализма
Сгубили мой иммунитет.
Среди гнилых интеллигентов
Пропал фабричный паренёк,
Всего пятнадцать нас процентов,
Финал печальный не далёк.
Прости, народ, прости, Россия,
Что дал дрозда в годину бед,
Что победила рефлексия
И цэдээловский буфет!
Смерти героев
Последний гудок. (Похороны Брежнева)
Светлой памяти СССР посвящается
Не бил барабан перед смутным полком,
Когда мы вождя хоронили,
И труп с разрывающим душу гудком
Мы в тело земли опустили.
Серели шинели, краснела звезда,
Синели кремлёвские ели.
Заводы, машины, суда, поезда
Гудели, гудели, гудели.
Молчала толпа, но хрустела едва
Земля, принимавшая тело.
Больная с похмелья моя голова
Гудела, гудела, гудела.
Каракуль папах и седин серебро…
Оратор сказал, утешая:
«Осталось, мол, верное политбюро —
Дружина его удалая».
Народ перенёс эту скорбную весть,
Печально и дружно балдея.
По слову апостола, не было здесь
Ни эллина, ни иудея.
Не знала планета подобной страны,
Где надо для жизни так мало,
Где все перед выпивкой были равны —
От грузчика до адмирала.
Вся новая общность – советский народ
Гудел от Москвы до окраин.
Гудели евреи, их близок исход
Домой, в государство Израиль.
Кавказ благодатный, весёлая пьянь:
Абхазы, армяне, грузины…
Гудел не от взрывов ракет «Алазань» —
Вином Алазанской долины.
Ещё наплевав на священный Коран,
Не зная законов Аллаха,
Широко шагающий Азербайджан
Гудел заодно с Карабахом.
Гудела Молдова. Не так уж давно
Он правил в ней долгие годы.
И здесь скоро кровь, а совсем не вино
Окрасит днестровские воды.
Но чувствовал каждый, что близок предел,