– Что уставился, педик, – пробормотал Кермит, заметив краем глаза длинноволосого парня в метре от себя.

– Ты должен был вернуть мне ремень.

Следственная группа, возглавляемая старшим лейтенантом Бродяком, приехала в Яроцин час назад. Сначала они были на палаточном поле, чтобы осмотреть место преступления, а потом, оставив там лучшего специалиста, то есть капитана Лещинского, поехали в комиссариат. Бродяк знал, что не стоит околачиваться возле палатки, когда там работает Лещ, – так капитана называли коллеги. Он не любил, когда кто-то путался у него под ногами без надобности. Лучше оставить его с криминалистами и заняться своими делами. Тем более нужно было решить проблему Блашковского, тоскливо дожидавшегося помощи.

Кавалерия прибыла вовремя, в момент, когда Блашковский заканчивал предварительный отбор задержанных и большинство из них хотел отпустить. Однако натолкнулся на сопротивление старшего лейтенанта Медушевского, заявившего, что не для того их задерживали, чтобы сразу отпустить.

К счастью в момент, когда ситуация накалилась, в комиссариате появились Бродяк, Олькевич и водитель, почти два метра ростом и весом сто двадцать килограммов, сержант Гжегож Коваль.

Обрадованный Блашковский сразу представил Медушевскому группу из воеводства.

Бродяк немедленно взял на себя руководство. Когда Блашковский представил устный рапорт о предварительных результатах, он принял все к сведению и тоном, не терпящим возражений, приказал Медушевскому выполнить поручения Блашковского, старшего лейтенанта Блашковского, добавил он, не оставляя милиционеру из Яроцина ни малейшего шанса для объяснений.

Для более тщательного анализа информации Бродяк созвал совещание в узком кругу в близлежащем баре на яроцинском рынке.

– В этом комиссариате как будто время остановилось. Эти идиоты избили какого-то парня только потому, что он убегал, и так сильно, что пришлось вызывать скорую, – возмущался Блашковский.

– Если убегал, значит что-то было на его совести, – сказал Олькевич, допивая остатки пива из своей кружки.

– Я не об этом говорю, Теофиль, я о том, что здесь к людям относятся как к отбросам. А все эти задержанные, без всякой причины, это нормально?

– Ты молодой и ничего не понимаешь, – спокойно объяснил Бродяк. – Медушевский старался. Засадил всех, кто выглядел подозрительно, потому что хотел как лучше, только он тупой и не знает, что нужно делать в таких ситуациях. А что касается избиения задержанного, он действительно переборщил. Теперь из-за тебя у него будут проблемы…

– Почему из-за меня?

– Конечно из-за тебя. Ты ведь вызвал скорую. Еще несколько лет назад избитый засранец получил бы медицинскую помощь, и никто бы не спрашивал, что случилось, потому что все были бы уверены, что он поскользнулся на мыле, а сейчас могут заявить в прокуратуру. Прокурор решит, возбуждать дело или нет. Теперь такое время, что не все можно замять. У Медушевского будут проблемы, хоть он и хотел как лучше.

– Все из-за гласности и перестройки Горбачева. В Гражданской милиции уже не будет как раньше, – добавил Олькевич. – В такой ситуации мне остается только пойти в туалет, а ты, салага, закажи офицерам еще по кружке пива.

Харон выхватил молоток из своей сумки и ринулся в сторону Кермита. Он замахнулся, но неожиданно чья-то рука схватила его за запястье. Он почувствовал сильный рывок, а потом острую боль в руке. Молоток со звоном упал на пол. Вслед за ним на описанный выложенный потрескавшейся плиткой пол упал владелец молотка. Все случилось так быстро, что он даже не понял, что происходит. Рука сильно болела, а хуже всего, что он не мог подняться. Он хотел, конечно, но что-то ему не давало. Здоровой рукой он отбросил волосы с лица. Сначала он увидел Кермита, все еще стоявшего у писсуара. Он продолжал мочиться, но уже на пол.