Фон Шпинне вышел из дверей своего дома, что на улице Строгановской, купленного им в прошлом году у купца Переверзева. Служебная пролётка, запряжённая пегой с обвислым брюхом лошадью, уже стояла у парадного. Лошадь была не самой быстрой в сыскной, да и с виду выглядела несколько удручающе, но Фому Фомича это не смущало. Полицейский кучер Прохор, плутоватый бородач, весело скалился щербатым ртом.

– Доброго утречка, ваше высокоблагородие! – крикнул он, щурясь от яркого, светящего прямо в глаза солнца.

– Доброго, доброго… – сбегая с высокого порога, ответил начальник сыскной, не переставая думать о вчерашнем визите Викентьева на улицу Пехотного капитана. – А ты что так сияешь, именины у тебя сегодня?

– Никак нет, до моих именин ещё полгода, я зимний. Просто радостно, солнце светит, люди ходят, птицы поют… Божья, так сказать, благодать! Вот живёшь, живёшь, утро за утром, день за днём и ничего не видишь, всё вокруг мелькает мимо, а порой встанешь, выйдешь из ворот, вот как сегодня, и так тебе радостно сделается, так умильно, а отчего – не поймёшь! И улица та же, и люди те же, а всё другое… не такое как вчера!

– Понимаю! – Фома Фомич забрался в пролётку и, скрипя кожаным сиденьем, уселся, опираясь левым плечом о поднятый фордек. – Ты знаешь, где находится дом Пядникова? – спросил он небрежно, как бы между прочим.

– Это вы про того Пядникова, который помер недавно? – Кучер сел вполоборота к фон Шпинне.

– Про него. Так знаешь, где дом?

– А вам какой? У него этих домов…

– Тот, где салон восковых фигур находится.

– Знаю, я там даже был один раз, глядел на эти чучела огородные…

– Понравилось?

– Не-а! Лучше бы я тот пятак, который там оставил, на водку истратил! – с досадой в голосе ответил Прохор. – Так куда едем, ваше высокоблагородие?

– В сыскную! Хотя… – Начальник на мгновение задумался. – Нам этот дом по дороге?

– Ежели сделать небольшой крюк в полверсты, то по дороге.

– Ну что же, делай крюк…

– А вы никак на фигуры глянуть хотите? – Кучер негромко хихикнул.

– Нет! – отмахнулся фон Шпинне. – А, впрочем, кто знает, может, и посмотрю…

– Эх! – Кучер вскинул поводья и щёлкнул ими по спине лошади. – Трогай, сердешная! – И, не оборачиваясь, добавил: – Только зря деньги потратите…

Начальник ничего на это не ответил – может быть, не услышал, а может, просто не захотел вступать в спор.

Через полчаса, негромко шурша гуттаперчевыми шинами, под цокот копыт, полицейская пролётка въехала на улицу Красную, где находился салон восковых фигур. Фон Шпинне велел Прохору пустить лошадь шагом, чтобы была возможность хорошенько рассмотреть дом Пядникова. Это было двухэтажное, больше похожее на казарму строение мышиного цвета с узкими, точно бойницы, окнами. Между этажами левого крыла висела длинная жестяная вывеска. Кривые чёрные буквы на белом фоне сообщали: «Комната заморских чучел и диковин». Под основной надписью имелась ещё одна: «Вход – пятак».

– Остановись чуть поодаль! – негромко велел начальник сыскной и для верности коснулся армячной спины кучера. Прохор мотнул головой и, проехав мимо двух домов, натянул поводья. Пролётка стала. Фон Шпинне какое-то время сидел молча. Молчал и кучер, руки его с вожжами чуть заметно подрагивали. Прохор был готов в любое мгновение стегнуть лошадь и ехать дальше. Но приказа не было. Начальник сыскной из пролётки, похоже, выбираться не торопился, а может, и вовсе не собирался.

– Что слышно в городе о смерти Пядникова? – спросил Фома Фомич. – Может, чего болтают?

Кучер продел поводья в проушину на облучке и развернулся.

– Да в городе завсегда болтают. Люди – они ведь такие, им только дай повод языком почесать… – ответил он уклончиво. Глаза щурились, нижняя половина лица хоронилась под бородой и усами. Фоме Фомичу иногда казалось, что мужики для того и отпускают бороды, чтобы прятаться за ними, как за занавесками.