Наступило молчание.

– Я не знал этого, мэм, – хмуро заметил Мастерс. – Зонтик был у него в квартире вчера ночью?

– О да, он там уже давно. Обычно он стоял в подставке для зонтов в холле.

– Но вернемся к яду. Миссис Синклер, вы готовы поклясться, что никто ничего не подмешивал в те напитки?

Она сцепила руки.

– О да, конечно. То есть я знаю, что никто из нас не мог это сделать. Мы все время были друг у друга на виду. Поймите, мистер Мастерс, это было просто невозможно. Наверняка все случилось позже. Мистер Шуман переставил шейкер и стаканы с подноса на столик и вернулся на кухню, где оставался с нами, пока мистер Хэй показывал фокус с апельсином. – Она выразительно помолчала. – Мы все пробыли на кухне… Интересно, сколько времени? – обратилась она к Блайстону, словно желая прояснить все, что произошло, с точностью до секунды.

– По меньшей мере три или четыре минуты, – сказал Блайстон, пристально глядя на Мастерса.

– И все это время, – продолжала миссис Синклер, – напитки стояли на столе в другой комнате. Вы, конечно, знаете, что кухня не примыкает непосредственно к гостиной. Из-за двери кухни холла было почти не видно – перед ней стоял мистер Хэй. И мы не видели того, что происходит в гостиной. Разве не ясно? За это время кто-то, вероятно, прокрался в гостиную – какой-то злоумышленник – и подмешал яд в напитки.

Мастерс внес в блокнот очередную пометку. Его внешняя невозмутимость и приветливость таили в себе опасность.

– Прекрасно, мэм, – с интересом заметил старший инспектор. – Вот только одно. Вы вполне уверены, что мистер Шуман не подмешал яд, когда относил напитки в гостиную?

Миссис Синклер и сэр Деннис Блайстон подтвердили в один голос: в этом нет сомнения.

– Мы наблюдали за ним из холла, – пояснила Бонита. – Поднос был немного влажным, и я не хотела, чтобы его ставили на дорогую мебель мистера Хэя.

– Понятно. В гостиной коктейли сразу разлили по стаканам?

– Нет, их разлили позже. Только «Хайбол» Денни был уже в бокале. Ах, инспектор, это так просто, – настаивала она. – Злоумышленнику оставалось только проникнуть в гостиную, подмешать атропин в шейкер и бокал с «Хайболом», и – страшно подумать – на этом все.

– М-да. И все. Подмешать атропин в шейкер для коктейлей. Да?

– Разумеется.

– Продолжайте, мэм.

Миссис Синклер замялась:

– Право, добавить почти нечего. Потом мы пошли в гостиную. Мистер Хэй сам разлил коктейли и раздал стаканы. Мы уселись вокруг стола. Мистер Хэй рассадил нас со словами, что хочет произнести речь. – Она вновь готова была расплакаться. – Он встал, как на собрании, и начал: «Друзья, римляне, сограждане». Обычно на собраниях так не говорят, но такова была манера мистера Хэя, и, произнося это, он трясся от смеха. Сначала предложил тост за меня. «За нашу Белую леди», – провозгласил он. Мы выпили. Потом он сказал, что намерен кое-что сообщить, что это вроде празднования…

– И что же он хотел сообщить, мэм? – допытывался Мастерс, пока миссис Синклер смотрела в камин.

– Но в том-то и дело. Он так и не договорил. Сначала он вспомнил анекдот о двух шотландцах. Рассказав эту смешную историю, он разволновался, говоря, что она, в свою очередь, напомнила ему другую историю, которую он должен рассказать, пока не забыл. И он завел одну из этих бесконечных историй, изобилующих диалектными словечками, – мистер Хэй любил подражать диалектам, в особенности ланкаширскому. Так вот, поначалу эта история не показалась мне такой уж смешной. Но вдруг я расхохоталась. Мы все хохотали, всё громче и громче. Мне стало очень жарко, поплыла голова. Мистеру Хэю наверняка тоже было жарко, потому что по его лицу струился пот, а рыжие волосы встали дыбом. Он так хохотал, что едва мог говорить. Очень странное зрелище представлял собой мистер Шуман – обычно такой хрупкий и деликатный, он согнулся почти пополам, прижав руки к бокам и топая по полу. Последнее, что я помню, – это лицо мистера Хэя в обрамлении огненно-рыжих волос, которое как будто раздувалось и заполняло собой комнату. Он говорил что-то на диалекте, указывая на нас. Все смешалось и завертелось, и все. – Миссис Синклер говорила с отстраненным видом, глядя то на огонь в камине, то на Мастерса. Однако ее рассказ отличался необычайной живостью – видимо, благодаря художественному вкусу женщины – и сопровождался изящной жестикуляцией. – Не хочется даже об этом вспоминать, – закончила она.