Ева перестала плакать.

Настал день, когда я оказалась на борту небольшого русского парохода в Каспийском море, а следующим вечером прибыла в Пахлави. Шел дождь. На песчаном берегу, по которому хлестал ливень, сидел орлан-белохвост и смотрел на море. Стоял сентябрь, лето закончилось, и Россия тоже закончилась: скрылись из вида виноградники и зеленые холмы Грузии, потом началась полупустыня между Тбилиси и Баку, снова Азия, далекий караванный путь и первые верблюды…

Военно-Грузинская дорога превратилась в воспоминание. Ущелья с прохладной, пенящейся водой, высокие горные кряжи, а за ними вдруг уходящая из облаков в синеву вершина Казбека. Летние вечера в селениях…

В Пахлави меня встретил друг. Мы поехали вдоль берега, так близко к воде, что иногда волны закатывались под машину, и тогда шлейф брызг вылетал из-под колес. Влажный песок был тяжелым, как снег. Стемнело, за дюнами в сумраке и тумане прятались джунгли Рашта. В тумане светились огни, горевшие в открытых хижинах, там под низкими соломенными крышами сидели гиланские крестьяне – в свете красноватых ламп можно было разглядеть их призрачно-бледные, малярийные лица. Ветер трепал деревья, иссохшие за лето, а теперь сбрасывавшие листву. На торговых улицах деревень было светло: там в каждой лавке горела лампа, пекари стояли в свете своих круглых печей и бросали румяные лепешки на скатерти для просушки. Продавались дыни и баклажаны, фиолетовые и темно-зеленые, и еще сотни видов овощей и приправ. Продавалась водка и арак в белых бутылках. Торговцы безмятежно сидели на корточках за корзинами с товаром.

Мы заночевали в Раште. На следующий день дождь не перестал. Мы поехали вверх по долине реки Сафид-Руд к перевалу Казвин. По ту сторону перевала открылась равнина, на ней – оазис с городом Казвин. За разноцветными воротами этого города снова тянулась равнина, на юг до самого Тегерана.