И, неизвестно почему, ее невероятная жизнь только что закончилась.

Я не знаю, как мне удается проделать оставшиеся шаги и добраться до нее. Все кажется чужим. Я падаю на землю рядом с мамой. Оказавшись близко, я вижу, что ее глаза тоже открыты и бездумно смотрят в небо, как будто в нем есть ответы.

Со сдавленным криком я взваливаю ее тело себе на колени. Кожа у нее странная на ощупь – теплая там, куда падали лучи солнца, но прохладная там, где она касалась земли.

Я все еще прижимаю пальцы к ее шее, мне невыносимо страшно перестать это делать.

Ничего. Биения пульса нет – ничего такого, что опровергло бы очевидное.

Я закрываю глаза и склоняюсь к ней. Слезы заливают все лицо.

Не может быть, чтобы все мои родные ушли. Не может быть.

Я рыдаю, я разбита и не могу это переварить.

Вот так же, наверное, все было много лет назад, когда Джилл Гомон, моя мама, ехала в Атланту искать своего мужа, сколько ее ни уговаривали не делать этого. Наверное, ей тоже трудно было поверить, видя город мертвых и ее любимого среди них, – всех их тогда унес Мор. Но тогда по крайней мере остальная ее семья была в Темпле, штат Джорджия, и им не грозила жуткая мессианская лихорадка.

Сейчас не тот случай. Рядом со мной не осталось никого.

Чем дольше я обнимаю маму, тем холоднее становится ее кожа. Я все еще плачу и осознаю.

Осознаю.

Осознаю.

Знаю.

Они действительно все умерли. Мама и Ривер, Робин и Итан, Николетта и Стивен, и именинница Бриана, и маленькая Анджелина. Все умерли в тот же миг, когда забрали и остальных. Они не вернутся, и этого не изменить, сколько ни мечтай.

– Я люблю тебя, – говорю я маме, гладя ее по волосам. Это кажется неправильным, недостаточным, неуместным. И мой мозг по-прежнему кипит, и скорбь пока не овладела мной в полной мере, потому что это выглядит бессмысленным, и я в полном недоумении от того, как могли все вот так просто… уйти.

И почему, даже встретив Смерть лицом к лицу, я все еще жива.

Мы со Смертью давние враги.

Ну, по крайней мере я считала его своим врагом. А он, очевидно, и знать не знает, кто я такая.

Штука в том, что я никогда не могла умереть; или не так: я могу умирать, просто из этого ничего не получается.

Ни в тот раз, когда я упала с дерева и сломала шею. Ни тогда, когда меня ограбили и перерезали горло.

Ни даже, самое показательное, когда в давние годы Мор пронесся по Атланте, унеся жизни людей, включая моих биологических родителей.

Тогда я не должна была выжить – смертельными были и сама эпидемия чумы, и время после нее, когда я, совсем малышка, провела не один день без воды и еды.

Мама рассказывает – рассказывала, – что она ехала верхом домой, после того как нашла мужа мертвым в больнице, где он работал, как вдруг услышала мой плач.

«Вхожу я в дом, а там ты: перепуганная, голодная, а уж завывала так, как будто не ты продержалась два дня без помощи. Ты сразу заковыляла ко мне, как только увидела, а я подхватила тебя на ручки – и все. Такие дела. Я потеряла мужа, но нашла дочку».

Даже сейчас я слышу мамин голос, и у меня сжимается горло. Именно такое странное происхождение и подарило мне имя Лазария.

Та, кого воскресили.

Внутри меня тошнотворный толчок зависти, зависти к мертвым. Кто и когда завидовал мертвым? И вот я завидую, я желаю, чтобы смерть забрала меня вместе со всей семьей, а не принуждала страдать в одиночестве от невыносимой скорби.

Среди всех вариантов будущего, какие мне рисовались, такого никогда не было. А следовало бы предвидеть. Мир, в котором мы живем, – мир, где ничто больше не работает, а люди хватаются за религию как за некий талисман, способный сдерживать монстров, хотя это явно не так.