Я смогу это сделать. Я смелая и не собираюсь оставлять этому говнюку остатки своего личного имущества. Он и так достаточно у меня забрал.

Убеждая себя таким образом, я вытягиваю нож из ножен и медленно подползаю ближе, пока не оказываюсь верхом на всаднике, – его ноги между моими, как в ловушке. Поднеся нож к его горлу, я тянусь к рюкзаку.

Приходится приложить немало усилий, но вот, наконец, мешок на свободе.

Всадник подо мной шевелится, сдвигает черные брови, но затем его лоб разглаживается.

У меня, похоже, совсем не осталось времени.

Можно броситься наутек, но есть и другая возможность, слишком соблазнительная для злопамятной меня. Поэтому я, бросив мешок на траву, остаюсь в тележке, прижав к его шее нож, и жду, когда он очнется.

Не могу удержаться, чтобы его не рассматривать. Лицо совершенно чистое, как будто несколько часов назад десятки стрел не превратили его в месиво. Еще более странно то, что на нем нет ни пятнышка крови.

У него все по-другому.

Каждый раз, когда умираю я – хоть бы и совсем ненадолго, – это всегда оставляет на мне какой-то след. Порванная одежда, кровь на коже – хоть что-то. А глядя на всадника, я не вижу ничего подобного. Как будто вчера с ним ничего такого не случилось.

Изучая его, я хмурюсь. Никогда не доводилось видеть кого-нибудь настолько… настолько абсурдно прекрасного, прекрасного и убийственного. Для такого рода красоты должно иметься особое название. Для красоты, которая буквально убивает.

Спустя некоторое время я замечаю, что он опять зашевелился. Только на этот раз его веки подрагивают и глаза резко распахиваются.

Я – первое, что он видит перед собой.

– Давно не виделись, Смерть, – говорю я. – Скучал по мне?

Он хочет сесть.

– О-о-о. – Я чуть сильнее прижимаю лезвие к его коже. – На твоем месте я бы этого не делала.

Всадник опускает взгляд на нож. Когда он переводит его на меня, в его глазах поблескивает ехидство.

– Ты хочешь причинить мне вред?

Подбираюсь поближе.

– Вообще-то я уже. – Не то чтобы именно я. Мои выстрелы, и в этом я практически уверена, все ушли в молоко, но за подготовку нападения я отвечаю. – Я поклялась, что остановлю тебя.

Я не замечаю движения руки всадника, пока та не обхватывает мою шею. Совсем забыла, каким чертовски стремительным он может быть.

Он не душит, а я даже не пытаюсь оторвать от себя его пальцы. Этой проклятой кары я ожидала с ужасом, а теперь поражаюсь собственному бесстрашию перед лицом скорой расправы.

– Отпусти, а то горло перережу, – хрипло угрожаю я.

Его тихий смех полон угрозы. Руку от моей шеи он, впрочем, убирает. Но – до меня это доходит с секундным опозданием – только для того, чтобы обхватить мою талию и одним рывком сдернуть меня на дно тележки.

От этого движения мой нож чиркает по его горлу.

Чертыхнувшись, Смерть отбирает у меня клинок и отшвыривает его. А потом прижимает меня к доскам.

Теперь уже он нависает надо мной, кровь из раны капает мне на губы и подбородок. Почувствовав ее медный вкус, я начинаю биться, вырываясь.

– Глупая женщина, – шипит он. – Тебе следовало перерезать мне глотку, пока я спал.

Сама знаю.

Глядя на меня сверху вниз, всадник ждет, пока я перестану трепыхаться. Глаза его странно блестят.

– Убив меня, ты ничего не остановишь. Ты не можешь спасти свой народ, – говоря это, он наваливается на меня всем телом.

– Не навсегда, – соглашаюсь я. – Но я постараюсь, чтобы все эти смерти давались тебе нелегко.

Он недоволен, только что не рычит, перья за спиной взъерошиваются.

– Оставь все как есть. Мне не интересно с тобой сражаться.

– Тогда перестань убивать. – Я упрямо вздергиваю подбородок.