– Интересная выходит ситуация, – тихо и вкрадчиво говорит центурион, – вы утверждаете, что вы «порядочный человек», но почему тогда запрещенный предмет оказался в вашем теле? Как он туда попал?

Арестант опускает голову и смотрит на свои руки, сложенные на тощих коленях. Тюремная роба висит на нем, как мешок для овощей. Он теребит ее краешек, но вынужден прервать это увлекательное занятие – ладонь Креона с грохотом впечатывается в спинку сидения в дигите от плеча Мануция. Тот подпрыгивает на месте.

Центурион всегда использует эту тактику. Первый удар – предупредительный. Второй уменьшит количество зубов заключенного. Третий выбьет из него все дерьмо. Четвертый…

Не будем об этом.

– Молчите, – елейным, будто ласковым голосом продолжает Креон Прэтор, – если вы не желаете поведать нам подробности, то сделаю вам одолжение: запишем, как есть. Вы отправитесь в шахты. Это тяжкий труд, он не каждому под силу, да и «изнаночников» там не любят. Нигде не любят. Вы, надо думать, уже оценили теплый прием…

– Я невиновен, – скулит Мануций, – я не такой. Клянусь…

– Qui tacet, consentire videtur, – с тяжелым вздохом произносит Прэтор, и обращается уже ко мне, – пишите, Велатус: ex lege…

– Нет, постойте! – не выдерживает заключенный. Он весь подбирается, и в нем вспыхивает, казалось бы, давно угаснувшая искра жизни. Видать, содержание в «Карсум Либертатис» и правда не пришлось ему по вкусу. «Теплый прием», о котором говорил Креон, сильное преуменьшение правды. Бедняге Мануцию, скорее всего, уже довелось испытать на себе все прелести презрения охраны и других арестантов.

– Ладно, – выкрикивает Мануций, – ладно-ладно-ладно! Я сам туда это засунул, хотел спрятать! Но я никогда не занимался изменой плоти. Мы использовали это с женщиной…

– Отлично, – удовлетворенно говорит Креон, – Велатус, пишите: имя женщины, возраст, статус в «Бенефиции»…

– Нет, – умоляет заключенный, – пожалуйста. Не надо. Я не скажу вам, кто она. Она… она законопослушная гражданка. У нее уже есть дети, мы просто не хотели…

Мерзкий кусок дерьма – думаю я, поражаясь внезапно охватившему меня гневу.

В такие моменты я искренне жалею, что связал свою жизнь с «Фациес Венена», и, конечно, что мне «посчастливилось» стать помощником дознавателя. Как правило, меня не трогают плаксивые речи заключенных, но трусость и лицемерие Деция Мануция по-настоящему отвратительны. Он не скажет имени сейчас, но сделает это позднее. В любом случае, личность женщины вскроется и ничего хорошего ее не ждет.

Деций и сам это понимает.

Но слов нельзя вернуть назад.

– Ее имя, – повторяет Креон, и добавляет мягче, – не беспокойтесь, Мануций. Если она действительно законопослушная гражданка, мы все проверим и отпустим ее с миром.

Арестант вдруг взрывается:

– Да пошли вы нахер! – орет он и его голос дребезжит, отражаясь от металлических поверхностей и гулких бетонных стен, – это не ваше собачье дело! Не ваше! Да, мы не хотели детей! Потому что она уже свое отработала, и еще один рот…

– Хватит, – прерывает его Креон угрожающим полушепотом.

Арестант умолкает, и, кажется, перестает даже дышать. Его бьет крупная дрожь. По его плешивой голове одна за другой катятся капельки пота. У воротника робы и подмышками расползаются влажные пятна. Еще одно проступает у него между ног – его мочевой пузырь не выдержал нервного напряжения.

Центурион обходит стол, будто устало опускается на свое место, и щелкает кнопкой переговорного устройства.

– Уведите.

Я утыкаюсь в свои записи, тщательно выводя слово за словом.

– Вы злоебучие выродки, – бросает Деций уже в дверях, за что один из пришедших за ним милесов награждает его смачным тумаком под дых.