Упираюсь в темно-зеленую дверь вровень с мостовой. Она настолько обшарпана и безлика, что можно подумать, что за ней кладовая. Но наверху неброская вывеска: «Каиро».

Я нажимаю на ручку. Тяжелая дверь поддается со скрипом, напоминая дряхлого старика, внезапно вырванного из привычного полусонного состояния. Это кафе легко не заметить среди множества прочих. Но попавший сюда однажды больше не перепутает его ни с каким другим.

Кафе «Каиро» – приют автономных субкультур, в первую очередь маргинальных. Зал довольно просторный. Деревянные стены и пол выкрашены в черный и красный цвета. Под потолком висят баннеры и транспаранты всевозможных демонстраций – не то реликвии, не то трофеи. На стене взятая в рамку черно-белая фотография: демонстрант в маске бросает булыжник в стену полицейского участка на улице Авеню в Гётеборге.

Народ рассредоточен по просторному залу так, что тот кажется пустым. Но, войдя, я чувствую на себе их взгляды, начинаю различать молодых мужчин и женщин с серьезными лицами. По радио передают новости. Ручка на входной двери висит: сломана.

Я чужой здесь; достаточно взглянуть на меня, чтобы понять это. Я произвожу впечатление человека при деньгах, но не имеющего времени выстирать себе рубашку. Я полицейский, здешняя публика чует нас за версту. Я не разделяю их убеждений: ни озабоченности тем, на что еще готов пойти правящий класс во имя своих сомнительных ценностей капитализма, ни ненависти к меховой индустрии и патриархату. И вообще, я никто, потому что бездействую. Или просто потому, что не являюсь одним из них.

За барной стойкой мужчина моих лет – огромный, как входная дверь. У него короткие темные волосы, с правой стороны груди пришпилен значок RAF – красные буквы на черном фоне. В руках – наполненная чем-то вязким форма для выпечки.

– Мы не обслуживаем копов, – сообщает он, глядя на меня серыми глазами. Я замечаю у него на подбородке нечто вроде экземы – кроваво-красное, глянцево блестящее пятно. Он ставит форму для выпечки на барную стойку. – Иди на Хантверкаргатан.

– Что, так заметно? – спрашиваю я.

– Что ты коп? Да. Ты по поводу двери? – спрашивает он.

– Двери?

– Да, кто-то взломал ее ночью. Она была открыта, когда я пришел.

– То есть к вам вломились… В полицию заявляли?

– Нет.

– Тогда как бы я об этом узнал?

– Когда дело касается нас, идиотов звонить в полицию всегда находится достаточно. Полагаю, вы уже наслышаны об этом. – Он кивает на дверь.

– Нет, – отвечаю я. – Собственно, я пришел поговорить о Томасе Хебере. – Пауза. – Вы ведь знаете, что он мертв?

– Узнали сегодня утром.

– А вам известно, как он умер?

– Я же сказал: узнали сегодня утром.

– Кого вы имеете в виду, когда говорите «узнали»?

Он пожимает плечами.

– Собственно, как вас зовут? – спрашиваю я.

– А тебя?

– Лео Юнкер.

Я протягиваю ему руку. Мужчина, помедлив, протягивает свою – угловатую и квадратную, как кусок доски.

– Оскар, – представляется он. – Оскар Сведенхаг.

– Я всего лишь хочу задать вам несколько вопросов.

На меня как будто никто не смотрит, тем не менее я чувствую на себе их взгляды.

– Мы можем побеседовать в более уединенном месте?

– А здесь чем плохо? – Оскар косится на пустой кофейник. – Одну минуту, – исчезает в похожем на овальную арку проеме и несколько секунд спустя появляется снова, с полным кофейником. – Хочешь?

– Спасибо. – Вглядываюсь в округлый кусочек пластика на его груди. – RAF. – Я отчетливо выговариваю каждую букву, не будучи уверенным, что их надо произносить именно так. – Это Royal air force[23] или что-то другое?

– R-A-F, – медленно повторяет Оскар. – Радикальный антифашистский фронт.