Президент говорил, что не считает возможным отменять выборы, ибо демократию он чтит превыше всего, – в этом месте его голос зазвучал патетические, и он твердо опустил на стол крепко сжатые руки с отполированными блестящими ногтями. Однако с понедельника во Франции вводится особый режим, – президент осторожно прижал правую руку к сердцу, вернее к темно-синему, отлично сшитому пиджаку.

–Тебе не кажется, что он репетирует свои выступления? – негромко спросила Анна Норова.– Слишком декламирует, будто стихи читает. Только руками как-то он невпопад двигает…

Норову действительно показалось, что президент перепутал жесты, лучше было бы проделать их в обратном порядке: прижать руку к сердцу, признаваясь в любви к демократии, и обозначить твердость в соблюдении особого режима.

…Все предприятия, кроме тех, что обеспечивали жизненные потребности населения, переводились на работу по удаленному доступу либо временно закрывались. Переставали с понедельника работать рестораны, бары, театры, спортивные центры, почти все магазины, кроме продовольственных. Пожилым гражданам не рекомендовалось выходить из дома, кроме как в случае крайней необходимости. Требовалось соблюдение дистанции при общении, ношение санитарных масок и частое употребление дезинфицирующих средств.

Это означало – карантин. Президент, правда, всячески избегал этого слова, предпочитая ему другое, более мягкое «confinement», но суть от этого не менялась.

–Ну че там? – поинтересовался Брыкин у Норова.

–Карантин,– ответил Норов.– Все закрывается.

–Звезда рулю! – заключил Брыкин.– Сваливать отсюда надо.

* * *

Норов услышал снаружи громкое тарахтение мотоцикла, повернул голову и через стеклянные двери увидел, как перед кафе остановился черный «Харли-Дэвидсон» с хромированными трубами. Высокий стройный мужчина в черной коже не спеша слез с мотоцикла, снял шлем и, держа его в руках, вошел в кафе.

–Салю,– небрежно произнес он всем.

У него были темные вьющиеся волосы, орлиный профиль, густые брови, ясно очерченный рот, подбородок с ямочкой и быстрый взгляд острых черных глаз. Он был красив той резкой подвижной красотой, которая характерна для юга Франции, где она граничит с Испанией.

–Жером! – просияв, воскликнула Клотильда, выходя к нему из-за стойки и раскрывая руки для объятий. – Какой приятный сюрприз! Я тебя не ждала!

–Бонжур! – произнесла Ляля, вставая и улыбаясь.

Клотильда бросила на нее удивленный взгляд. Камарк расцеловался сначала с ней, затем с Лялей, потом с Брыкиным. С Даниэлем он целоваться не стал, ограничившись снисходительным кивком.

–Почему ты не предупредил, что приедешь?– упрекнула его Клотильда.

–Не собирался. Я на минуту, за друзьями,– ответил он, указывая на Брыкина и Лялю.

–О, это твои друзья?

–Мои русские очень важные друзья!

При этих словах, произнесенных довольно громко, все посетители уставились на русскую компанию.

–Черт,– с досадой проворчал Норов Анне, незаметно отодвигаясь.– Только этого мне не хватало!

–Я вас познакомлю,– продолжал Камарк, не обращая внимания на посторонних.

Он представил Клотильду и Даниэля Ляле и Брыкину; последовал обмен приветствиями.

–Сит даун,– предложил Брыкин Камарку.– Летс дринк. Виски или коньяк? Зисис Павел и Аня. Зей а фром Раша. Рашин, короче.

Камарк посмотрел на Норова, и скулы его напряглись.

–Мы виделись,– холодно проговорил он по-французски.

–Правда? – отозвался Норов.– Не помню.

–Enchante,– так же холодно произнес Анне Камарк, чуть наклоняя голову.

Она ответила вежливостью. Брыкин почувствовал какое-то напряжение между ними и слегка нахмурился, пытаясь понять, в чем дело.