– Пошли! – шепнул Норов и, не дожидаясь Лиз, бросился на дверь плечом.

Дверь не поддалась. Он отступил и ударил еще. Лиз, бледная, отчаянная, готовая на все ради спасения мужа, присоединилась к нему, самоотверженно колотясь в дверь всем своим крепким телом. Наконец с четвертого или пятого раза планка с другой стороны затрещала, сломалась, и дверь распахнулась.

Они, падая, вместе влетели в комнату. Жан-Франсуа болтался в петле на скрученной простыне, привязанной к массивной черной балке на потолке. Его длинные худые ноги в замызганных джинсах и старых потемневших от возраста и грязи кроссовках все еще конвульсивно дергались. На полу валялся опрокинутый стул.

Лиз истошно завопила. Норов подхватил Жана-Франсуа снизу за ноги.

– Режьте простыню, Лиз! – крикнул он, приподнимая тело.

– Чем?! Чем резать?! – обезумевшая Лиз ничего не соображала.

– Возьмите нож на кухне! Да быстрее же, merde! Я держу его!

Лиз опрометью бросилась вниз.

– Потерпи, Ванюша, потерпи! – по-русски бормотал Норов.

По телу Жана-Франсуа еще раз пробежала судорога, и он затих.

– Ваня, не вздумай! – вскрикнул Норов. –Брось это!

Жан-Франсуа не ответил. Теперь он висел неподвижно.

Через минуту вернулась Лиз с ножом. Забравшись на стул, она надрезала простыню, затем своими сильными большими руками принялась ее рвать. Жан-Франсуа мешком рухнул вниз. Норов мягко принял его на себя и перевалил на пол. В следующую секунду он ослабил петлю на шее француза и принялся делать ему искусственное дыхание: давил обеими руками на сердце, тут же припадал губами к уже посиневшим губам Жана-Франсуа с выступившей на них белой пеной и дышал ему в рот.

– Давай, Ванюшка, очухивайся! – торопил он по-русски. – Давай же, Сен-Санс, мать твою!

Жан-Франсуа закашлялся, тихо застонал и открыл глаза.

– Он жив! – воскликнула Лиз и, рыдая от облегчения, оттолкнув Норова, бросилась на грудь мужа.

– Я люблю тебя! Люблю! – твердила она, покрывая его багровое, лицо поцелуями.

Норов откатился в сторону и, перевернувшись на спину, без сил растянулся на полу.

– Пронесло! – вслух радостно выдохнул он. – Ну надо же! Первый раз в жизни с мужчиной взасос целовался! Тьфу, черт!

В спальню ворвалась Анна; мимо Жана-Франсуа и Лиз, не замечая их, она метнулась к Норову и упала возле него на колени.

– Как ты?!

Он с пола обнял ее и притянул к себе.

– Разок, наверное, смогу, – пробормотал он ей на ухо. – Если, конечно, подмахнешь…

– Я… постараюсь! – плача от радости, отозвалась она. – По-шведски, да?

Он запустил обе руки ей под свитер и добрался до нежной груди.

– Ну уж нет! Что-что, а давать всегда – только по-русски!

Известие о том, что у Осинкина арестовали сына и он теперь снимается с выборов, мигом разнеслось по городу. На пресс-конференцию в штаб слетелись представители всех средств массовой информации, включая воронье с государственного телевидения. В небольшое помещение для общих совещаний набилось больше полусотни человек; кроме журналистов тут были взволнованные, молчаливые сотрудники штаба и активисты, в смятении примчавшиеся «с полей» узнать правду из первых рук.

Журналисты сидели на стульях и на полу, штабисты и прочие стояли плотным кольцом в два ряда вдоль стен. Духота была страшная.

За простым канцелярским столом было приготовлено три стула: для Осинкина, Норова и пресс-секретаря. Когда насупленный, со сжатыми губами Норов вошел в зал, атмосфера была накаленной, все головы повернулись к нему. Норов заметил в первых рядах Ольгу, взволнованную, испуганную, ничего не понимающую, мрачно посмотрел ей в глаза и отвернулся, не поздоровавшись.