Допрос закончился только в начале первого. Он тянулся около трех часов, без перерыва, и к концу его все устали, особенно Анна. Притомился даже молчавший все время белобрысый Мишель, который все-таки притащил из гостиной стул и уселся в уголке. Один лишь Лансак оставался бодр. Ощущая себя ищейкой, он в охотничьем азарте, казалось, был готов допрашивать Норова хоть до вечера, однако сакральное значение обеда он понимал. Да и Норов, с беспокойством поглядывавший на Анну, настойчиво попросил его завершить беседу.

– Что ж, месье Норов, – неохотно проговорил Лансак, поднимаясь. – Я записал ваши ответы и передам их следователю. Думаю, он сам захочет с вами встретиться. Вы не собираетесь покидать Францию в ближайшие дни?

– Каким образом я могу это сделать в условиях карантина?

– Ну, какие-то рейсы, наверное, все же остались. Я слышал, посольства других стран эвакуируют своих граждан из Франции. А у вас, мадам Поль-янска, какие планы?

– Я еще не решила.

– Я бы попросил вас тоже задержаться, так, на всякий случай. Вдруг следователь захочет поговорить и с вами?

– Вот дубина! – вслух по-русски сказал Норов. – После просьбы жандарма остаться даже ангел сбежит.

– Улетит, – улыбнулась Анна слабой, утомленной улыбкой.

Рейтинг Осинкина рос медленнее, чем хотелось бы. Ленька был разочарован и, выдав первые полмиллиона, с последующими траншами тянул. У Норова быстро образовались долги перед типографиями, средствами массовой информации и сотрудниками штаба. Он несколько раз звонил Володе Коробейникову, напоминая о деньгах, но Володя, обычно деловой и четкий, на сей раз мямлил что-то невразумительное о занятости Леньки правительственными проектами и о временных финансовых сложностях. Было ясно, что Ленька приказал ему выкручиваться как угодно, но дополнительных средств не выделять.

Норов отловил по телефону самого Леньку и попытался объяснить ему, что если сейчас потерять темп, то кампанию можно будет сворачивать, потом ее уже не разгонишь. Однако Ленька пустился в пространные рассуждения о том, как он расспрашивал об Осинкине своих саратовских знакомых, и практически никто из них ничего о нем не слышал, и что даже Ленькина мама, в чью интуицию он, Ленька, свято верит, считает, что шансов у Олежки нет.

Норов с сарказмом заметил, что если Ленька в политике полагается на интуицию своей мамы, а не на мнение Норова, то может быть, ее и следует назначить начальником штаба? И пусть она выбирает кого сочтет нужным, хоть ленькиного папу, хоть самого Леньку. На этом разговор и закончился.

Деньги, между тем, нужны были позарез. Норов, нервничая, послал Дорошенко по бизнесменам, но тот вернулся ни с чем. Переступив через гордость, Норов поехал сам, но тоже без особого успеха, – в Олежку бизнесмены не верили. Некоторые, правда, готовы были немного раскошелиться – не под Осинкина, а под Норова, – но при этом выдвигали непомерные требования. Получалось все равно что брать у диких ростовщиков.

Осинкин был в курсе финансовых проблем. Возвращаясь после встреч поздно вечером в штаб, он обязательно заглядывал в кабинет Норова, и, хотя Норов старался держаться уверенно, по его озабоченному лицу было видно, что положение критическое. Осинкин опускался в кресло и подавленно молчал. Секретарша приносила им кофе – оба договорились отказаться от спиртного до конца кампании – и они глотали горький надоевший напиток, изредка обмениваясь короткими, ничего не значившими фразами. Все было ясно без слов: в этой войне они могли рассчитывать только друг на друга, надежных союзников у них не было.