– Как же это поскользнулся? Он ведь небось каждый день туда поднимался. Вам разве не кажется это хотя бы отчасти подозрительным? Отчего же вот так вдруг взял и поскользнулся?

– Знамо дело отчего: ночью дождь шел. На мокром и поскользнулся. Человек-то уж немолодой был. Лежал он там, как я могу свидетельствовать, еще с вечера. Застыл весь уже и одежа насквозь вымочена дождем. А раз вечером полез на голубятню, то вполне мог быть выпимши. Чего тут еще гадать. Несчастный случай.

– Ах вот оно как… – пробормотал Иван Никитич. И сам себе удивился: почему рассуждения пристава удивили, чтобы не сказать, разочаровали его? Стало быть, никакой интриги. Никакой злодей, никакая темная сила тут не виноваты. Произошедшее – это только лишь трагическая случайность. И с чего это он решил, что стал свидетелем смертоубийства?

«А, ну да! – спохватился Купря. – Меня ведь только что самого чуть не выставили виноватым!»

На пороге участка Иван Никитич сразу заметил Лидию Прокофьевну. Лицо ее было строго и мрачно. Вопреки ожиданиям, она отстранила спрыгнувшего скорее с коляски мужа и обратилась сразу к Василию Никандровичу:

– Господин пристав, извольте объяснить, что здесь происходит? Сейчас прибежала моя кухарка с криком, что на Луговой убили человека, а на месте смертоубийства застали Ивана Никитича. Вы что же, в чем-то обвиняете моего мужа?

Иван Никитич сразу припомнил, что отец его Лидушки был судебным стряпчим, и удивился, какой разной она может быть: такой мягкой с их двумя дочерями, деловитой с прислугой, очаровательной с ним и тут вдруг такой суровой и бесстрашной перед лицом всесильного полицейского. Но тут и пристав безмерно удивил его. Вместо того, чтобы отмахнуться от назойливой обывательницы, Василий Никандрович остановился перед ней и, вежливо поклонившись, обстоятельно разъяснил:

– Не беспокойтесь, Лидия Прокофьевна. Иван Никитич не арестован и никакого обвинения ему не предъявляется. Муж ваш оказывает добровольную помощь следствию. В скором времени, по заполнении всех бумаг, он будет с благодарностью отпущен домой обедать.

Лидия Прокофьевна в недоумении подняла бровь, внимательно поглядела на мужа и кивнула:

– Хорошо. Жду тебя к обеду, Иван.

Развернулась и пошла. Иван Никитич оглянулся на пристава – не осудит ли, что его Лидушка была так холодна: не рыдала и не висла на безвинно арестованном супруге. Но пристав уже прошагал в участок.

Иван Никитич еще никогда не бывал в полицейской управе. Паспорт с новым штампом и документы на дом, полученный полгода назад в наследство от усопшей тетушки, ему справили у градоначальника. Пока тряслись в полицейской коляске по улочкам Черезболотинска, писателю рисовалась мрачная картина: сейчас он окажется в темном сыром закуте без окон, в котором уже помещается какой-нибудь разбойник со страшной рожей. Но на деле, в участке ему любезно было предложено пройти в кабинет Василия Никандровича. В кабинете было на удивление чисто и можно даже сказать уютно. Этот уют происходил, вероятно, в первую очередь, от развешанных по стенам в рамках газетных вырезок и наградных грамот. Почти весь кабинет был занят большим темного дерева письменным столом, покрытым, как полагается, зеленым сукном. Вдоль стены стоял ряд стульев, а напротив помещался узкий диванчик с высокой деревянной спинкой. Должно быть, пристав позволял себе иногда прикорнуть на нем и вздремнуть в отсутствие преступлений. Иван Никитич нерешительно остановился в дверях, а Василий Никандрович громко протопал к столу, снял фуражку, тяжело опустился на стул, придвинул лист бумаги и чернильницу.