Выйдя к столу позднее обычного, он застал в столовой жену с дочками, горничную Глашу и стоявшую перед ними кухарку Маланью.

– А-а! Барин! – закричала Маланья, завидев его на пороге, так что Иван Никитич в первую минуту даже несколько испугался. Облик Маланьи говорил о том, что с ней приключилось что-то нехорошее: платок сбился на бок, волосы были не прибраны, щеки красны, а рот и вообще все ее лицо были собраны в такой гримасе, из какой она легко бы перешла на плач.

– Аа-й, барин Иван Никитич! – кухарка схватилась одной рукой за то место, где предположительно под широкой грудью билось ее злое сердце, а другую, с зажатым в кулаке смятым газетным листком, подняла над головой. – Вот полюбуйтесь, что деется! Ведь оклеветали!

– Кого? – не понял Иван Никитич.

– Вас, барин! Вас оклеветали! Тут вот в газете нашей пропечатали, что вы в смертоубивстве замешались и были давеча арестованы.

– Как в газете? Дай-ка сюда, я посмотрю, – потребовал Иван Никитич. – Да и как ты можешь знать, Маланья, что тут напечатано? Ты же грамоте не обучена.

– Так все говорят. И Глашка вон прочла мне.

– Правда, барин Иван Никитич. Там так написано, – чуть слышно подтвердила горничная и смахнула покатившуюся по щеке крупную слезу.

– Статья подписана господином Ивлиным, Ваня, – уточнила Лидия Прокофьевна чрезмерно ровным, тихим голосом. Такой голос, как знали все домашние, вовсе не был отражением ее душевного спокойствия, а только сдерживал бушевавшее в ее душе возмущение. – Ты ведь этого так не оставишь, правда? Разве можно клеветать на людей? Разве нету у нас закона, по которому журналиста можно было бы за такую статью наказать?

Иван Никитич развернул листок и убедился:

«Вчера утром трагическое происшествие нарушило покой жителей нашего города. На Луговой улице было обнаружено бездыханное тело обывателя П. П. Карпухина. Человек этот вел неприметный образ жизни, с соседями в ссорах замечен не был. Все свое время мещанин Карпухин посвящал разведению породистых голубей. За последние годы он весьма преуспел в этом мирном занятии и приобрел в городе репутацию человека сведущего в вопросах столь популярного ныне голубеводства. Тем страшнее было обнаружить достойного жителя города лежащим с проломленной головой рядом с собственным его домом. На месте трагедии был задержан обосновавшийся в Черезболотинске совсем недавно столичный житель Н. И. Купря. Прибывший к месту происшествия для ведения расследования пристав В. Н. Шмыг без промедления арестовал подозреваемого в убийстве и препроводил его под конвоем в участок. Наше издание берет на себя обязательство непременно сообщать жителям города о ходе расследования этого возмутительного и жестокого преступления».

– Даже инициалы мои перепутал! – возмутился Иван Никитич. – Это черт знает, что такое! И голова у Карпухина вовсе не была проломлена. Он шею свернул себе, когда с крыши падал. Ой, прости, Лидушка, при детях, верно, не стоит об этом говорить. Но я это точно знаю, я сам слышал в участке, как причину смерти удостоверил Лев Аркадьевич. И я, конечно, вовсе не был арестован. И не препровождали меня в участок, а любезно подвезли на извозчике, чтобы я как можно скорее дал показания в качестве главного и, по всему выходит, единственного свидетеля. То, что здесь напечатано, просто возмутительно! Я немедленно отправлюсь к издателю «Листка». А ты что же, Маланья, пришла на убивца посмотреть?

– О-ой, барин – заголосила Маланья, распустив губы и кланяясь. – Повиниться я пришла! Вчера еще наслушалась досужих пересудов и все матушке Лидии Прокофьевне вывалила. Сонечку напужала. Лизонька-то еще совсем мала, слава Богу, не смыслит ничего, а ведь и та заплакала. Вот до чего я, дура грешная, безвинных деток довела.