Тем временем Сэму становилось все хуже и хуже, рвота повторялась все чаще и содержала все больше крови. Мне становилось страшно. Рано утром приехал его лечащий врач и сразу же назначил ему рентген. Эту процедуру ему сделали прямо в палате. Сэм начал задыхаться, ему трудно было дышать. Подключили аппарат, подающий кислород и я одной рукой держала Сэма, в другой – трубку с воздухом. Ребенок как будто таял у меня на глазах. Это приводило меня в ужас.

Медсестра и врачи подходили каждые 20 минут, чтобы осмотреть его состояние. Я не понимала, что происходит. Вдруг в палату вкатили устройство для реанимации со множеством трубок и других приспособлений для откачивания тяжело больных, это была экстренная ситуация. Весь медицинский персонал забежал в палату, меня вывели в коридор и оставили там одну. Все врачи и медсестры боролись за жизнь моего ребенка. Я стояла одна в коридоре и плакала так сильно, как я не могла себе позволить ранее, я просто не могла больше сдерживать этот поток эмоций, этот водопад, который обрушился на меня, и я не могла долго остановиться. Я не знала, что происходит с моим сыном сейчас. А вдруг он уже умер? А что, если мне сейчас выйдут и скажут об этом? Лечащий врач Сэма пробежал мимо меня, чтобы что-то еще принести, и когда он возвращался обратно, остановился рядом со мной на секунду и приказал мне строго: «Держись, тебе еще надо подумать о своем будущем ребенке, которого ты носишь.» Он убежал снова в палату. Я начала уговаривать себя успокоиться, доктор был прав: у меня будет еще один ребенок, о котором тоже надо позаботиться уже сейчас. Другая медсестра подошла ко мне со стаканом воды, и я начало жадно пить, глотая слезы и понимая, что это первый стакан воды у меня за сегодняшний день.

Солнце шло на закат. За окном начинало темнеть. Из палаты вышла молодая женщина-врач и подошла ко мне чтобы поддержать. Я со страхом в глазах спросила ее тихим волнующим голосом: «Он жив?» И я боялась услышать ответ на свой вопрос…

«Да, да, он жив» – сказала она ободряющим тоном и погладила меня по плечу. Из меня снова вырвались слезы, они без остановки текли по щекам огромными ручьями, словно горная река неслась вниз с большой высоты. Это было невыносимо осознавать, что твой сын на грани жизни и смерти, что ты стоишь в коридоре одна и рыдаешь, никого рядом нет, одна в чужой стране, один на один со своим горем.

Вышел лечащий врач, остановился напротив меня, и я поняла, что надо успокоиться. Он готовился сказать мне что-то очень важное. Увидев, что я уже настроилась воспринимать информацию, он начал объяснять: «Состояние у ребенка критическое. Агрессивное лечение, как мы предупреждали, негативно отразилось на лёгких, и он не может самостоятельно дышать. Мы временно подключили экстренную систему вентилирования лёгких, необходимо перевезти его в палату интенсивной терапии в госпиталь имени Святого Луки. Я уже связался с доктором Араки, она нас ждет. Быстро собери вещи надо ехать как можно скорее.»

Сэма переложили на носилки. «Его усыпили с помощью медикаментов, чтобы можно было принудительно очистить от крови лёгкие и подключить его к искусственному вентилированию», – пояснил мне доктор. Я прошла в палату, быстро оделась и собрала сумку, обычно я ее даже не разбирала полностью.

Целая бригада врачей и медсестер шли вместе с нами к машине скорой помощи. Сэма на носилках погрузили, потом зашли врачи и следом я. Водитель включил сирену и сигнальные огни на крыше автомобиля и понесся по вечерним улицам Токио как сумасшедший. Одна женщина-врач постоянно повторяла в рупор одну и ту же фразу на японском. Скорее всего это обозначало: «Уступите дорогу!» Лечащий врач Сэма поддерживал вручную систему вентилирования лёгких. Я сидела не двигаясь, дрожа от страха и волнения. Все это было далеко не кино про врачей и скорую экстренную помощь, это было со мной и моим ребенком! С той поры я долго не могла слышать сирену скорой медицинской помощи, каждый раз мне напоминало это тот самый день.