Грохот засова на двери заставил его встрепенуться. Отбросив в сторону сено, он выглянул наружу. В дверном проеме, в блеклом лунном свете, прорезался силуэт часового. Сердце Петра екнуло, и пронзила леденящая душу догадка: «Конец».

– Шпионы, самострельщики и прочая шваль встать!!! – рявкнул часовой.

Арестованные поднялись с земли и, переминаясь с ноги на ногу, ждали, что последует дальше.

– Че, как не живые? Всем на середку! – подгонял часовой.

Петр первым шагнул вперед, рядом пристроился бывший шахтер, а за ним раненый боец. Они не решались поднять глаз и посмотреть за спину часового. За ним маячили двое.

«Вот ты и отвоевался. Как все глупо», – промелькнула убийственная мысль у Петра, и он от бессилия заскрипел зубами.

Об этом, вероятно, подумали и другие арестованные. У мальчишки-бойца окончательно сдали нервы, он рухнул на пол и взмолился:

– Дяденьки, пожалейте! Я не виноват. Я…

– А ну цыц, сопляк! Пулю на тебя жалко! – цыкнул на него часовой и позвал: – Раздатчик, заноси гадам баланду!

«Баланду?! Значит, еще не конец!» – встрепенулся Петр.

Он не слышал, что там бубнил часовой, как звякнули миски и ложки, брошенные на землю, непослушными руками взял кусок зачерствевшего ржаного хлеба и принялся торопливо глотать баланду. Она напоминала то ли жидкую кашу, то ли густой суп, но ему было не до того, голод заставил забыть обо всем. Последним кусочком хлебной корки он собрал остатки со дна и, чтобы на время обмануть сосущую боль в желудке, положил под язык. Бывший шахтер и мальчишка-боец не спешили и медленно цедили варево. Раздатчику надоело ждать.

– Все, дармоеды, хорош жрать! – прикрикнул он.

Ему поддакнул часовой:

– Добро только переводим, – и приказал: – Встать, гады! К стенке!

Петр опустил на землю миску с ложкой и отступил назад. Его примеру последовали остальные. Раздатчик сгреб посуду в вещмешок и двинулся к выходу, вслед за ним покинул сарай часовой. Перед тем как захлопнуть дверь, он с презрением бросил:

– Живите пока, жмурики!

– Сука, тыловая! – сквозь зубы процедил бывший шахтер.

Тяжело вздохнув, Петр возвратился на место, с головой зарылся в сено и попытался уснуть. Несмотря на свинцовую усталость, сон не шел. «За что? По какому праву?» – терзался Петр. Так же как и он, не могли уснуть соседи, из углов доносились шорохи, приглушенные всхлипы и тяжелые вздохи. Петр потерял счет времени, когда за стеной сарая снова раздались шаги. Он прислушался – шли несколько человек.

«Расстреливают на рассвете!» – вспомнил Петр, и предательская слабость разлилась от живота к ногам.

О том же подумал бывший шахтер и мрачно обронил:

– Кажись, по нашу душу.

– Не хочу, не хочу!.. – взвизгнул молоденький боец.

После короткой возни над засовом дверь в сарай распахнулась, и на пороге возникла сутулая фигура. Лунный свет упал на лицо.

– Сычев?!! Ты? – не поверил своим глазам Петр.

В его голосе смешались радость и облегчение. Ответ Сычева заглушил скрип ржавых петель. Дверь захлопнулась, и сарай снова погрузился в кромешную темноту.

– Серега, двигай сюда! – позвал его Петр.

Тот, громыхнув попавшей под ноги жестянкой, пробрался к нему и опустился рядом. Несколько минут прошли в тишине, первым заговорил Сычев и с горечью произнес:

– Кажись, отвоевались, Иваныч? Кто бы мог подумать, что так все кончится?

– М-да, – не нашелся что ответить Петр.

– Неужели капец, Иваныч?

– Ты, это брось, еще поживем.

– До утра, а потом перед строем шлепнут.

– Погоди хоронить себя! На одном Макееве свет клином не сошелся, разберутся.

– А-а-а… Все они одним миром мазаны. Им везде враги мерещатся.

– Есть еще наши ребята, и они свое слово скажут, – Петр все еще сохранял надежду на благополучный исход.