– Себе тоже! – потребовал Петр.

– Лью! Лью! Только успокойся, милок.

Бутыль в руках Зинаиды ходила ходуном. Струя самогона лилась мимо рюмки, падала на стол и руку Петра. Он не замечал и не чувствовал этого. Боль о погибших, растерзанных в застенках гитлеровцев товарищах, и лютая ненависть к предателю Струку терзали ему душу. После второй кружки самогона стены, мебель и Зинаида поплыли перед глазами: калейдоскоп лиц живых и мертвых стремительно набирал скорость и закручивался в огромную бездонную воронку – он провалился в нее.

Очнулся Петр от боли – спазмы перехватили горло, и открыл глаза. Полоска света, сочившегося через неплотно задернутую штору, упала на лицо – это Зинаида спозаранку растопила печку и разогревала мешанку для теленка. Тряхнув головой, он, нетвердый на ногах, вышел в горницу. Его вид говорил сам за себя.

– Выпей рассольчика, Петро Иваныч. Выпей, сразу полегчает, – отложив кочергу в сторону, захлопотала вокруг него Зинаида.

Петр пил до тех пор, пока не прошли сухость в горле и дрожь в пальцах, а затем возвратился к себе в комнату. Отлежавшись, принялся приводить себя в порядок: выбрился до синевы, поменял подворотничок на гимнастерке и после завтрака, полный решимости, он направился в Особый отдел. Дежурный – им оказался Семенов – без задержек проводил в кабинет Рязанцева. Тот, несмотря на ночную поездку к линии фронта, как всегда, был подтянут и, крепко пожав руку, предложил:

– Проходи, Петр Иванович, присаживайся, почаевничаем!

– Спасибо, Павел Андреевич, я позавтракал, – отказался Петр.

– Присаживайся, присаживайся! По тебе вижу, разговор предстоит серьезный.

Петр промолчал, присел на табурет, положил на стол папку и замялся, не зная с чего начать. Рязанцева пододвинул ее к себе и, стрельнув в него испытующим взглядом, спросил:

– Изучил?

– Лучше бы не читал! До их пор тот бой у моста стоит перед глазами.

– Да-а-а, попали вы в мясорубку, – посочувствовал Рязанцев.

– Не то слово.

– А все из-за одного мерзавца. Но этого могло и не быть, если бы…

– Павел Андреевич, я не пацан! Я все понимаю! – перебил Петр и, потупив взгляд, обронил: – Извините за вчерашнее, вел себя, как последняя…

– Перестань!

– Обещаю, заднего хода не будет! Я пойду на задание!

– Другого ответа я от тебя не ожидал, – в голосе Рязанцева зазвучали теплые нотки, и суровые складки, залегшие у губ, разгладилась. Он деловито зашелестел документами, нашел лист со списком сотрудников абвергруппы 102 и данными, которые удалось собрать контрразведчикам, и, потрясая им в воздухе, спросил:

– Что скажешь об этом зверинце?

– Клейма негде ставить! Ненавижу! Попадись мне, убил бы на месте! – заявил Петр и грозно сверкнул глазами.

– А вот это для разведчика уже плохо. Ненависть – плохой советчик. Запрячь ее подальше!

– Как? Понимать – понимаю, а сделать… – и Петр развел руками.

– Надо, Петр Иванович! Абверовцы – они, как те собаки: чужака за версту чуют.

– Ну вот, а мне с ними в одной стае бегать, да еще подвывать. На этом и боюсь сорваться.

– С таким настроем – да, но… – Рязанцев задумался, а затем огорошил: – Помнишь, в сороковом тебя вызывали в Особый отдел по недостаче на складе ГСМ? – и, не услышав ответа, спросил: – Что тогда было на душе?

Петр помрачнел и глухо обронил:

– Не хочу даже вспоминать.

– А все-таки?

– Честно?

– Конечно!

– Я бы таких, как Рохлис, и близко к органам не подпускал!

– Всяко бывает, как говориться, в семье не без урода. Но дело не в нем, а в тебе. Так все-таки, что думал? – возвратился к своему вопросу Рязанцев.

Петр замялся.

– Ну, говори-говори, дело-то прошлое, – мягко, но настойчиво подталкивал его к ответу Рязанцев.