– В-в-в-в, В-в-в-в, В-в-в-в!

Вдоволь натешившись, нежданно свалившейся властью, наш «аксакал» дает отмашку:

– Киргизбаев, впереди колонны; Гусейнов, замыкающий… Пош-е-о-о-л!

После этого, рота босых солдат с табуретками в руках начинает со страшным воем, «ревущих моторов, лязгом и скрежетом гусениц», нарезать круги по казарме. Один круг; второй; … пятый…

Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно, – сказал Поэт. Действительно, зрелище было не из веселых.

Старослужащие потешались от души, хватались за животы и ржали, как табун диких, необъезженных жеребцов.

Находились и среди молодых солдат те, которые в угоду дедам подхихикивали им с вымученной улыбкой на растерянных лицах.

Лично мне такие издевательства, доходившие до идиотизма, никогда не казались смешными.

Но зато я едва сдерживался от смеха, глядя на Сашку Вылкова. Не один Аскеров был из тех, про кого говорят шлепнутый из-за угла пустым мешком по голове.

Находились дураки и почище него. Вот один из них, простой русский парень, с не менее простой русской фамилией – Смирнов, желая переплюнуть того же Аскерова, вопит посреди ночи:

– Рота, подъ-е-о-о-м!!! Марш-бросок на 10 километров с полной выкладкой!

Люди, приученные к воинской дисциплине, с еще закрытыми глазами начинают быстро, без всякой суеты одеваться, оправляться, а потом уже в строю окончательно приводить себя в порядок.

Сашка и тут находил себе отдушину. Вместо того чтобы, не навлекая на себя лишнего внимания, одеться и стать в строй, он, сидя на кровати, с усердием начинал наматывать портянки.

Конечно, ноги это главный инструмент солдата и, чтобы не набить мозолей надо уметь хорошо наматывать портянки, спору нет. Но тут совсем другое дело – надо уложиться в положенное время и вовремя встать в строй.

А перемотать портянки можно в первую же, выдавшуюся, свободную минуту. Этот незыблемый закон многие уяснили почти сразу.

Но Сашка, очень толковый парень, хороший специалист, весельчак и ротный запевала всегда шел наперекор этой простой истине.

Мало того, что он так некстати бережно пеленал свою ногу, сидя на кровати, опять же в нарушение Устава, так он еще успевал костерить все и вся на чем свет стоит:

– Козлы вонючие! Вот стану дембелем, всем на х… руки, ноги повыдергиваю! Поставлю к стенке, расстреляю к е… й матери!

Зная эту его зловредную привычку, в эти минуты я всегда старался держаться рядом с ним, чтобы слышать складную и удачно сложенную рифму его матерных слов.

И хотя обстановка не располагала к смеху, у меня всегда поднималось настроение, после Сашкиных изысков, и не таким уж постылым, после этого, казалась служба.

А потом, будучи на перекуре, я обязательно просил друга, поставить дубль, на что Сашка неизменно откликался с большой охотой.

Чего греха таить, дубль на бис у него получался еще выразительнее и сочнее.

Не зря говорят – на миру и смерть красна; на людях, когда к нему прикованы десятки пытливых глаз, Сашка чувствовал в себе душевный подъем и его гневная тирада состояла исключительно из матов, без единого общепринятого, нормального слова.

Кстати, к середине службы, когда он стал заслуженным котлом, пока еще не дедом, он проявлял себя вполне приличным и мирным парнем. Не было в нем той злобы и необъяснимой агрессии к молодому пополнению.

Многие ребята, натерпевшись последствий дедовщины, сами затем становились невыносимыми и всю свою злость вымещали на молодых. Нет, за Сашкой такого не водилось.

Когда к нам, в подразделение, пригнали свежее пополнение, среди них было очень много наших земляков. И он очень по-доброму общался с ними, относился к ним, как старший к младшему.