А потом, когда уже немцев гнали, и взрослые после каждого сообщения Совинформбюро облегченно вздыхали: «Ну, теперь уж, видать, недолго осталось», от папы перестали приходить письма. Мама каждый день бегала на почту, не дожидаясь почтальона, но писем все не было. Мама не находила себе места.

– Девять месяцев ни словечка! Как в воду канул… – Жаловалась она.

– Значит, живой. Если бы что случилось, нас давно бы уж известили. – Успокаивала бабушка маму. – Ты бы, Екатерина, в церковь сходила, помолилась за Пашу.

– Да что Вы, мама? Какая церковь? Я ведь комсомолка. Да и Паша не одобрил бы. Он ведь писал, что в партию вступил, – отговаривалась мама.

– Сейчас мы все едино под Богом ходим: и партийные и беспартийные. А Паше про то и знать не обязательно. Спина-то, думаю, не отвалится за мужа попросить. И девчонок бы с собой взяла. Детские молитвы они до Бога быстрее доходят.

И мама решилась. Собрала меня с Валей, и ранним воскресным утром, почти затемно, мы отправились пешком в районный центр. Я первый раз была в церкви, и очень испугалась, увидев строгие, сумрачные лики святых, освещенные слабым светом лампадок. В церкви кроме нас никого не было. Мама показала нам с Валей, как надо креститься, зажгла свечку перед иконой, опустилась на колени и сказала нам:

– Повторяйте за мной…

Я ничего не понимала из того, что говорит мама, и бессвязно бормотала:

– Богородица… Мария… с бою… родила… душ наших…

Зато крестилась и кланялась до пола так старательно, что даже шишку набила на лбу. Когда мы уже собирались уходить, к нам подошел дедушка, одетый в черную одежду. У него была длинная борода. Сначала я его здорово испугалась. Подумала, что это сам Боженька пришел наказать меня за что-то, и даже хотела заплакать. Бабушка мне всегда говорила, когда я не слушалась, что Боженька накажет. Но он посмотрел на меня добрыми-добрыми глазами и погладил по голове. И я передумала плакать. Он спросил маму:

– Что за беда привела тебя в храм, дочь моя?

Я очень удивилась. Разве это наш дедушка? Нет, конечно. Мамин папа тоже на фронте. Тогда почему он маму дочкой зовет?

– Скоро уж год, как от мужа никаких вестей, – пожаловалась мама.

– На все милость Божья. Уповай на лучшее. Как мужа величают? – спросил дедушка.

– Павел.

– Я помолюсь за раба божьего Павла. Может, Господь и смилостивится, – и перекрестил всех нас.

Домой мы шли радостные, словно там нас уже ждало письмо от папы. Мама оживленно и со всеми подробностями рассказала бабушке, как мы сходили в церковь, о батюшке, обещавшем молиться за папу.

– Ну, и, слава Богу! – перекрестилась бабушка, радуясь вместе с нами. – Если только Паша отыщется, часы в церковь снесу, не пожалею.

– Золотые?! – ахнула мама.

– За такое не жалко. Бога ведь не только просить, но и благодарить надо…

Через месяц от папы пришло письмо. Он писал, что был ранен и долго валялся по разным госпиталям. Потому и не писал, что адрес постоянно менялся. Писал еще, что ему хотели ампутировать ногу, но все обошлось. Сейчас дела идут на поправку, и скоро он выпишется из госпиталя.

– Вот видишь, ваши молитвы помогли Паше, – радовалась бабушка. – Ты, Екатерина, сходи-ка завтра к батюшке отнеси часы в дар церкви…

– Да ведь жалко… Дорогущие-то! – озабоченно противилась мама.

– Не дороже жизни. А слово держать надо. Особенно перед Богом. Раз решили отдать, значит, надо отдать, а то, как бы хуже не вышло. Пусть пойдут на нужды храма. Им сейчас, как и всем, не сладко приходится. Отнеси Екатерина, не гневи Бога…

Вот тогда я и видела эти часы в последний раз. Много лет и бабушка, пока была жива, и мы с сестрой так и думали, что мама отнесла их в церковь.