Эти агатовые глаза не врут! Язык может скрыть правду, исказить истину, что-то сказать со злости, а глаза – никогда! То, что я вижу в них, никак нельзя назвать безразличием.

С губ, словно само собой, срывается:

- Давид, я ничего не крала, – смотрю прямо, не отводя взгляда. Мне нечего скрывать. - Если надо, я поклянусь всеми святыми, – не выдержав, говорю звенящим голосом, в котором слышны отголоски зарождающейся истерики. - Я даже не понимаю, о чем идет речь!

Садулаев поднимает руку и нежно проводит костяшками пальцев по моей щеке, покрытой лихорадочным румянцем. Все мое существо трепещет, тянется к его нему, словно цветок к солнцу.

- Все бы ничего, малышка, – хрипло говорит Давид, заправляя мне за ухо выбившуюся из общей массы волос темную прядь, - но я видел собственными глазами. Прежде, чем исчезнуть, ты прихватила с собой не только чек, выписанный моим отцом для юриста, но и проект, на который я положил половину своей жизни, – пугающе холодно заканчивает Давид.

Он грубо разбивает все мои надежды на острые осколки, в отражении которых виднеется моя беспомощность.

Зачем он обманывает?! Ледяной мороз в его голосе совершенно не сочетается с мягкими скользящими движениями горячих пальцев по моей щеке. Может быть, я схожу с ума?

«Я так это не оставлю!» – кричит во мне та Мирьям, которую так долго и упорно пытались сломать все, кому не лень.

- Но это невозможно! – мотаю головой из стороны в сторону. - Я никогда бы так не поступила с тобой.
Давид отводит взгляд и мрачно кривит уголок рта. Я не могу отвести глаз от его гордого четкого профиля и гладкой смуглой кожи. А когда черные глаза вновь устремляются на меня, в них отражается самое настоящее дьявольское пламя.

Меж бровей Садулаева появляется небольшая вертикальная бороздка.

- Не поступила бы… Черт с ними, с деньгами, но как ты могла сбежать накануне свадьбы, ммм, Мирьям? – мускул на щеке Давида заметно дергается, и мое сердце принимается тоскливо сжиматься и кровоточить.

— Я…

- Не надо, Мирьям. Я уже понял, что не смог стереть из твоего сердца чувства к Максуту, - ходящие ходуном желваки на скулах Давида доказывают то, что ему совсем не просто дается разговор. Он резко сворачивает тему, будто ему невыносимо говорить о младшем брате. - У меня есть весомые доказательства твоей кражи, – волевой подбородок каменеет, красиво очерченные губы поджимаются так, что нет просвета. – Ты знаешь, как я к тебе относился. Неужели ты думаешь, что меня бы успокоили голословные обвинения?

Вбираю воздух в легкие, но ничего не могу произнести. Сердце рвется на лоскуты от несправедливости

. Это не правда!

Зачем он так со мной?!

А зачем приплёл сюда Максута?! А что, если кто-то оговорил меня? Например… отец Давида. Он мог! Садулаев Мансур Шамильвич ясно дал понять, что не хочет видеть в невестках сироту-бесприданницу. Не сдержавшись, всхлипываю и совсем не как леди утираю побежавшие слезы рукавом пиджака, причем его пиджака.

- Пожалуйста, поверь мне! – складываю ладони в молитвенном жесте и темный зрачок Давида, дрогнув, расширяется. – Я даже в глаза не видела ни эти деньги, ни этот проект! Это твой отец сказал? Я, правда, не…

- Я бы тебе поверил, малышка, – обрывает Давид.
В его голосе слышится искреннее сожаление, от которого рой мурашек бежит вдоль позвоночника. Понимаю, что сейчас ничего хорошего я не услышу.
- …но, - красноречиво усмехается Садулаев, - то видео — это факт твоего предательства. Если думаешь, что я все прощу тебе за твои красивые глазки, то ты ошибаешься. Я ещё не решил, что делать с тобой.