– Ну что? Одевайся.

Через несколько минут Андрюша был готов. Плотные зимние штаны с начесом, пальто, шапка-ушанка, валенки, варежки на резиночке – всё на месте.

– Ты бы так в садик одевался! – качает головой мама. И смотрит на папу строго:

– Вы надолго сегодня?

– До самого до вечера! – выпаливает папа.

Андрюша заливается смехом. Но маме не смешно, она недовольна: а спать? Сон днем? А обедать? Бутербродов хоть возьмите. Замучаешь ведь ребенка.

– Мамочка, но это же только сегодня! – хнычет Андрюша.

– Ладно, – вздыхает мама. – Сегодня мне будет, чем заняться. Так что можете и погулять, – глаза у нее вдруг становятся хитрые.

Папа водил его и в зоопарк, и в кукольный театр – тот, что был рядом, и далекий, с волшебными часами, но сегодня он произносит: ну что, в Бум-бум?

Андрюша подпрыгивает. Он любит в Бум-бум. Когда-то, когда был маленький, он называл так сад имени Баумана.

Деревья у них во дворе в белом инее, стоят притихшие, сонные; солнце спряталось, но где-то неподалеку; тучи сочатся светом; по кустам бегают розовые и желтые искорки. Мороз совсем легкий, и снег под валенками поскрипывает глухо, мягко. Папа шумно втягивает воздух: то, что надо! Идеальная для прогулки погода. А пахнет-то!

Андрюша тоже вдыхает поглубже: пахнет морозом, сухим снежком, зимой и жареной картошкой из окна. Кто-то глухо бьет веником по ковру, чистит его снегом. Они выходят на длинную белую улицу. Машин почти нет – воскресенье. Только один троллейбус прогудел мимо, и снова все стихло.

Обычно папа сажает Андрюшу на санки с голубым, сшитым мамой матрасиком, везет до самого сада, но сегодня Андрюше хочется идти рядом, и он шагает, держась за папину руку в толстой перчатке, а другой рукой тянет санки, сам.

Рядом с папой их протяженная улица с домами делается необыкновенной. На одном доме, оказывается, рычит лев с разинутой пастью, на другом устроилась каменная сердитая женщина с длинными волосами, на третьем птица: сегодня только клюв и глаза торчат, остальное покрыто снегом.

– Это улица знаменитая, – рассказывал папа, – здесь даже Пушкин бывал!

– Я знаю Пушкина, – радостно перебивает Андрюша, – нам в садике его показывали. Он писал стихи. И ноготь у него был длинный.

– Точно! Ноготь. И множество прекрасных стихов, – папа замолкает на минуту, задумывается о чем-то. Черная галка спархивает с дерева, с ветки сыплется снег.

– Когда-то здесь и особенно там, поближе к нашему дому, – продолжает папа, – жили иностранцы, особенно много немцев. Место это так и называлось – Немецкая слобода. Простой народ считал, что края тут особенные, непростые…

– Почему?

– Ну, как же, – папа делает круглые глаза и начинает говорить не своим, сказочным голосом. – Вон там, – он машет рукой, – за Проломной заставой жила-была одна странная бабушка, она пекла очень вкусные булочки, посыпа́ла их маком, и внутри у них тоже был мак, так эти булочки и назвались – маковники. Но она никогда не продавала их, а дарила всем, кого встречала.

– Она была добрая? – останавливается Андрюша и даже дергает папу за куртку.

– Да как сказать, – папа пожимает плечами. – На самом деле она была просто колдунья, и по каким-то их колдовским правилам продавать за деньги эти булочки не полагалось.

Папа тянет Андрюшу дальше, и они шагают вперед.

– И волшебная палочка у нее была?

– Нет, палочки, кажется, не было. Зато черный кот имелся. Большущий, с зелеными глазами, – папа расширяет глаза, – утром он выглядел как человек, просто с усами, и разговаривал человеческим голосом, но иногда все равно срывался на «мяу».

Папа громко мурлычет, Андрюша – тоже. Мимо них семенит старушка в коричневом пальто с меховым воротником, бросает на папу изумленный взгляд и аккуратно огибает их, звонко мяукающих, стороной.