Слово, равное судьбе. Избранные произведения в 3 томах. Том 1. Поэтическое лукошко А. Романов-мл, Александр Романов

Издание осуществлено благодаря государственному гранту Вологодской области в сфере культуры

Издание подготовлено к 95-летнему юбилею писателя Александра Александровича Романова (18.06.1930 – 05.05.1999).

В первом томе представлены избранные стихотворные произведения из более чем полувекового творческого наследия автора.

Вступительная статья принадлежит Золотцеву Ст. А., требовательному, строгому к слову и памяти, автору более 25 поэтических книг, единомышленнику Романова А. А. в творчестве.

Завершают том размышления автора о сущности поэзии.

© Романов А. А., 2024

© Издательство «Родники», 2024

© Оформление. Издательство «Родники», 2024

АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ РОМАНОВ

18.06.1930 – 05.05.1999

…Я – искатель своих родословий,

И туда сквозь века проберусь,

Где на пашне Микула весёлый

Обнимал краснощёкую Русь.

Я в пути с тех времён и доселе.

Тыщи лет моя память жива.

И в лукошке моём для посева

Золотого отбора слова.

Книга посвящается нашим родителям – Александру и Анастасии Романовым

Анастасия Александровна с сыновьями Сергеем и Александром у портрета А. А. Романова

Образ «лукошка» не раскрывает всю полноту творчества А. А. Романова, однако сам писатель, «крестьянский росток», точно, скромно и мудро обозначил свой вклад в развитие великого русского языка. Так мы и назвали первый, стихотворный том юбилейного издания.

Анастасия Александровна, учитель русского языка и литературы, тонкий ценитель поэзии, музыки, требовательная к искренности таланта и в жизни, и в искусстве, сама сочинявшая стихи, познакомившись с Сашей и его творчеством, оставила свои «пробы пера» и посвятила себя школе, семье, творчеству мужа.

Лучшие стихи, поэмы, очерки писателя обязаны появлением и посвящены ей – Северяновне-невесте и музе-жене. Благодаря ей возник один из самых нежных образов автора – «Вологда моя светловолосая, / С искоркой-снежинкой на щеке»…

После тяжёлой потери мама не опустила руки, с помощью сыновей привела в порядок архив мужа, подготовила и выпустила в свет восемь прекрасных книг его произведений. В 2000 г. предложила организовать Романовские чтения, ставшие ежегодными, и творчески участвовала во всех памятных мероприятиях, посвящённых самому дорогому человеку.

Книга А. Романова «Русь уходит в нас»[1]встала на полку «Библиотеки поэзии России», пополнив её ещё одним заслуженным в словесной традиции нашего Отечества именем. Кажется, что этот строгий, изящный синевато-голубой томик существует в читательском сознании давно – во всяком случае, с именем А. Романова связаны вполне конкретные этапы развития русской послевоенной поэзии: весомое вхождение в неё поколения детей военных лет со своей историко-культурной темой, своей художественной задачей, возникновение и громкая известность вологодской литературной школы, поразившая современников как своей творческой «монолитностью», так и свежестью красочного слова русского Севера. Поэзию Романова, как известно, из песни не выкинешь.

С вполне понятным интересом и волнующим чувством ответственности вчитывался я в этот томик избранного. Впервые поэт предстаёт в такой цельной поэтической самостоятельности, является читателю всей своей жизнью в литературе. И видишь – да, он именно такой, каким его узнавали и запоминали по ранним книгам, по наиболее значительным его произведениям (к сожалению, в состав избранного почему-то не вошла лучшая поэма А. Романова «Чёрный хлеб»): возросшим от тысячелетних российских корней, мужской закваски, с душой, открытой добру и красоте, в некрикливом мужестве, крепкой исторической памяти, с остро-болевой, наступательной жизненной позицией, со стремлением оставить на земле своё «отчество» («Имена становятся отчеством – / Это наши уже имена!»).

Преклонение перед словом «отчество» само говорит о нерушимом в душе поэта чувстве наследственного своего существования на земле, «чувстве корня», живом присутствии в его творческом мире неушедшего прошлого. Тема «отчества» предстаёт у А. Романова, можно сказать, в ликах – в обликах предков такой нетленной отчётливости, что кажется: они не воображением поэта созданы, а въявь существуют в нашем сегодня.

Мужицкая святость могуча, размашиста делами, велика упорством. Прадеды – это те, кто при Петре прокладывал рукотворные речные русла: «…шли, как на Руси обычно, / За мастерами мастера. / Их безымянное величье / Великим делало Петра». Предков-устюжан въявь видит поэт на Енисее: «В глазах сверкало изумленье, / Кипели ветры в бородах, / И стрелы в диком оперенье / Свистели около рубах».

Живые предки поэта – это творимые им остановленные мгновенья, напряжение души, крутое и необходимое дело искусства. Именно так настроен глаз поэта-художника, именно такова его осознанная творческая программа. Что проявляется даже в таком штрихе: «берёзы… / Белеют всюду, словно письмена / Далёких предков, / Свёрнутые в трубки».

Запечатление ликов у А. Романова – это труд по сохранению несомой ими духовности, национальных нравственных устоев, русской души, которая для поэта вовсе не потёмки – а свет. Влечёт поэта сказочный образ Ивана-дурака своей неизмеримостью, неразложимой логикой доброты, необъяснимостью возникновения и множественности его. Запечатлённое мгновенье – стихи о былых деревенских дураках:

В чём их пророчество? В силу безоглядной душевной открытости: «Сдуру лезут на рожон без страху, / Отдадут последнюю рубаху…». Да, перевелись такие… – вдруг вздыхает поэт.

Тут не могу с ним согласиться. Сказка русской души живуча, продолжена в бесконечность грядущего. Если поэт о ней помнит, если делится ею с читателем, то, значит, есть основа для такого нравственного общения и в современной жизни. Здесь вдруг понимаешь реальную для поэта опасность ограничения самого себя, своих горизонтов. Некое превращение остановленного мгновения не в вечность искусства, а в частный случай. На этой грани колеблются многие образы поэта. Так, в стихотворении «Трое» в удивительной духовной отчётливости явлен образ павшего фронтовика Великой Отечественной – он и снимок на стене в доме его жены, вышедшей за другого, и вполне реальный «третий» в супружеской жизни: «Так живёт незримо с вами третий, / Ваша память, верность, чистота». Бережно, чистыми руками прикасается поэт к бытийной теме любви, смерти, дома, верности, памяти. Но, к сожалению, не выводит её на орбиту вечного в искусстве. Опять даёт себя знать «частный случай»:

Снижение, как видим, слишком резкое, упрощённость подхода срабатывает отрицательно. Таково и «насильственное омоложение» поэтом ровесниц: «Чуть что – и огорчённо / Вспыхнут, вскипят. / Глядишь – опять девчонки, / Девчонки опять!» Тут же поэт прилагает рецепты омоложения в виде назидательной морали: «Чтоб молодым остаться, / Надо любить», «Будьте вы, девчонки, / Девчонками всегда!» Намерения у поэта хорошие, а вот поэзии маловато.

И начинаешь бояться за поэта, а вдруг он, незаметно для себя, своё художественное призвание превращает в приём, всего-навсего в надёжный и испытанный способ самовыражения… Во всяком случае, такая опасность существует. И хочется предостеречь от неё поэта, потому что в нём заложена подлинная способность к поэтическому воскрешению памяти, способность радостно-самобытная, дающая ему право на собственный неповторимый творческий почерк. Такой, как в стихотворении «Память». Здесь подлинный Александр Романов.

Здесь пригождаются все свойства Романова-поэта: бытовая основательность, внимание к близким подробностям окружающего, приглядчивость его разговора, внимательность к слову собеседника. Частное становится ёмким художественным образом, как «окатистая речь» хозяев дома… Здесь понимаешь, что А. Романов несёт именно свою ношу в литературе, что он – прирождённый «собиратель» родного в стихи, что не «архивны», не «архаичны» у него приметы исконного российского быта…