Теперь несколько слов по поводу обвинения Иисуса в нарушении римского закона, то есть в организации беспорядков и подготовке вооруженного мятежа. Это был явно ложный пункт обвинения (как и обвинение в призывах не платить подать Кесарю). Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к отрывку из трактата Санхедрин, в котором говорится о причинах казни Иисуса: «допустим, он был бы бунтовщиком, тогда можно было искать [поводов для] защиты; но ведь он был совратителем (mesith)»37.

Саддукеи, конечно, понимали, что проповеди Иисуса не были направлены на подготовку мятежа и что является большой натяжкой квалифицировать торжественную встречу, устроенную Ему при въезде в Иерусалим или очищение Иисусом Храма, как призыв к началу массовых беспорядков. Но это обвинение им было необходимо. И, опять же, в первую очередь для Пилата. Чтобы убедить его в противоримском характере действий Иисуса, первосвященники использовали выражение «Царь Иудейский» не в связке со словом «Мессия» (что в тех условиях представлялось логичным), но, прежде всего, в контексте, понятном Риму. Так возникли две параллельные линии обвинения – светская и религиозная: лжемессианизм, который можно было «привязать» к римскому закону, и меситизм, как основное «внутрииудейское» обвинение. Первая часть обвинения базировалась на выдуманной первосвященниками (и подхваченной многими современными авторами) претензии Иисуса на насильственный захват в Иудее светской власти. Вторая основывалась на утверждениях об отрицании Иисусом Торы и подстрекательстве народа к идолопоклонству, что квалифицировалось как посягательство на власть религиозную. Но поскольку такое разделение применительно к Иудее было весьма условным, фраза «Царь Иудейский», наиболее близкая к понятию «Мессия», стала ключевым пунктом обвинения. В зависимости от смысла, вкладываемого обвинением в понятие «Царь Иудейский», Иисус мог оказаться как под юрисдикцией синедриона (Мессия-Царь), так и перед судом римского наместника (Царь как претендент на трон Иудеи). Ну а поскольку при теократическом правлении названная грань была размытой, обмануть «тупого римского чиновника» (выражение З. Косидовского – авт.), по мнению обвинителей, не составляло большого труда.

Так, в условиях судебного двоевластия в Иудее, была придумана юридическая ловушка путем преобразования иудейского обвинения в обвинение, подпадавшее по своим признакам под юрисдикцию римлян – Иисус был представлен не только богохульником и лжепророком, подстрекавшим людей к идолопоклонству, но и лжемессией-царем, рассчитывавшим захватить реальный трон.

Общеизвестно, что окончательная формулировка обвинения, позже высказанная руководителями синедриона префекту Иудеи, наиболее полно отражена в Евангелии от Луки. И это не удивительно. В «Каноне Муратори»38 евангелист Лука упоминается как сведущий в законе или «знаток закона».

Когда начинаешь анализировать формулировку Луки, сомнений не остается – это именно юридическая формулировка. Она звучала так: «развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем» (Лк. 23:2). За этими словами четко просматриваются контуры конкретных правовых норм, предусматривавших смертную казнь за вовлечение в соблазн (по терминологии иудейских законоучителей) и подстрекательство к мятежу (по римскому праву). Не будет большой натяжкой назвать эту формулу – формулой смерти, поскольку в представлении иудейских священников она являлась беспроигрышной, позволяя в любом случае заманить Иисуса в «юридическую западню» (выражение Э. Ренана) и довести дело до смертного приговора.