Бог никогда не жертвует последним ради верующих. Его задача – «обслуживать» их. Он лишь принимает и оценивает жертвы. его любовь к своим адептам всегда корыстна и вынуждена. Если он не будет им время от времени ниспосылать им благодать, или обещать её, то верующие отвернуться от него с негодованием. Тогда их сможет удержать в их вере только грозный и мстительный бог Ветхого Завета. Недаром, основанием христианства так и остался Бог иудеев. Иисус с его любовью играл и играет роль привлекательного фасада идеального будущего, роль «доброго полицейского». Ожидание его второго пришествия остаётся самым длительным обещанием в истории человечества.

Бог, по определению, не может поделиться чем-либо своим существенным, ибо он неделим и трансцендентен. Он лишь есть. И всё. Он не может любить, ибо любовь есть некое движение, изменение чувств, эмоций. – А Бог неизменен. Он может только обещать, декларировать любовь и благодать. Да и то – через посредников, ибо он не воспринимаем. Христос в христианстве, по крайней мере, в первоначальном, один из посредников, Мессия.

Человек отчуждил от себя слово, создав Бога. Бог лишь вернул его человеку, но не от себя (у него нет своего слова) – через посредников.

Иконы всегда нарративны. Их символизм лишь повод для приобщения к нарративу. Эмоциональность их восприятия возникает в качестве следствия нашей внутренней установки ни заданный тип восприятия. Как отклик на «якорь» нашего внутреннего нарратива.

Что заставляло язычников принимать иудаизм в форме христианства? У них не было в этом ни экономической, ни политической необходимости. Культурную независимость они при этом, в общем, сохраняли (исходное культурное окружение). Это движение сходно с самоорганизацией криминальных изгоев общества (и мигрантов), вырванных из условий стабильного существования, в стремлении достижения внутреннего самоутверждения. Основной базой раннего христианства были низы общества, языческого. Еврейские массы, в том числе и диаспоры, его не поддержали. Они стойко сохраняли своё отчуждение от всех иных религий. Толерантность для них в этом плане была не приемлема.

Православие сводится в своих службах к религиозным песнопениям и свечам в храме. Песнопения в российском обществе не воспринимаются как собственно музыкальные, светские, имеющие самостоятельную ценность. Подобно, например, католическим или индийским, но, исключительно, через призму их религиозной значимости. Впрочем, католицизм для нас до сих пор явление иной культуры и иной религиозности, при формальной общности христианства. О примате культурной общности см. у Хандингтона.

Западное христианство было ориентировано преимущественно на рациональность оправдания Бога. Сказывалось эллинистическое и римское влияние. Отсюда бурное развитие средневековой схоластики с её отвлеченной аргументацией. Восточное христианство так и осталось на уровне мистической созерцательности, отвлеченности самоутверждения. «Самобытности», утверждаемой, впрочем, поддержкой светской самодержавности. На Западе христианство давало импульс к деятельности, на Востоке – к молитвенной отрешённости, «»неподвижности». Впрочем, в настоящее время гипертрофированное понимание категории «любви» и моральные максимумы (иудаизм – протестантизм – Кант), вылившиеся в формулу толерантности, фактически, приводят Запад к потере стимула агрессивной деятельности и самоутверждения, что размывает его перспективы самосохранения и самобытности. «Ген агрессии» постепенно переходит на Восток (Китай, Индия и т. д.). Этому способствует и демографический фактор.