– Я читала Оруэлла, Замятина и “Девочку со спичками”.

– Причём здесь Андерсен?

– Да нет, авторка – Екатерина Тюхай.

– Не знаю такой… Как вы сказали? “Авторка”?

– Да.

– В русском языке нет такого слова.

– Если я его произношу, и вы меня понимаете, значит, есть.

– Понимаю. Но вы неправы.

– Почему “кухарка” и “гимнастка” – правильно, а “авторка” – нет?

– Потому что слова “кухарка” и “гимнастка” благозвучны, а “авторка” звучит глупо. Оно похоже на издёвку, на что-то насмешливое и уничижительное, и писательницу ничуть не красит. Ещё момент: хороший феминитив входит в речь естественно и гладко, не вызывая вокруг себя споров. Царь – царица, фигурист – фигуристка, гусь – гусыня, барон – баронесса. Если люди, много людей, не принимают его, если слово не ложится на язык, значит, феминитив получился никудышным и в речи не приживётся.

– Это ваше мнение, – гордо сказала Ева. – А у меня своё мнение.

– Да-да, разумеется. Мнение. А впрочем, неважно. Извините, но нашему издательству ваша книга не подходит.

– Почему?!

– Она ужасна.

Ева Мошкина ехидно улыбнулась:

– Что, слишком острая? Боитесь, накажут?

– За “Светлейшее будущее”? Нет, не боюсь. Условный спецслужбист, если и возьмётся читать, не осилит и трети. Объясню, почему книга ужасна. Может, примите это к сведению и исправитесь. Я тут набросал примеров.

Начнём с языка и стиля. Цитирую: “Горяченное московское солнце безжалостно обрушивало им на головы свои жаркие, почти как лава, невидимые лучи. Изумрудно-зелёная растительность вперемешку с похожими на драгоценные камни цветами как ни что другое радовала отвыкшие от красот глаза цвета грозовых питерских туч. Разноголосый птичий хор надрывно и громко заполнял округу”.

– Что не так?

– Предложения перегружены неуместными усилителями. “Безжалостно обрушивало”, “почти как лава”, “невидимые лучи”, “изумрудно-зелёная”, “драгоценные камни”, “глаза цвета грозовых питерских туч”, “надрывно и громко”. Подобные слова – это тяжёлые снаряды писателя. Если наступает архиважная, высокоэмоциональная сцена, тогда и стоит их добавлять, и то с осторожностью. Здесь же герои просто гуляют в парке. Если всю книгу писать таким образом, эпитеты поблекнут и перестанут что-либо внушать. Второе предложение – просто кошмар. Бестолковое нагромождение. Можно было составить проще – и вышло бы гораздо лучше.

– Это ваше мнение. Искусство субъективно.

– Далее. Описывается постельная сцена. Цитирую: “Её пышная холмистая грудь то вспучивалась, то опускалась, то вспучивалась, то опускалась”. “Вспучиваться” – от слова “пучить”. Человека пучит, когда у него, простите, газы. Мне кажется, в кишечных газах нет ничего приятного или романтичного.

– Зануда, – пробурчала Ева вполголоса. – Обычные читатели, не редакторы и литературоведы, на такое внимание не обращают.

– Верно. Но это не значит, что можно халтурить. Писатель на то и писатель, чтобы демонстрировать мощь и красоту языка.

Далее. Цитирую: “Она закусила влажную губу и сказала…”. Попробуйте закусить губу и сказать что-нибудь.

Ева ещё сильнее насупилась.

– Я поняла.

– В романе на семьдесят тысяч слов слово “говно” встречается шестьдесят девять раз, а слово “блять” – семьдесят три. Так ли они необходимы?

– В реальности люди используют их. Книге они добавляют правдоподобности.

– Да, используют. Литературный язык и разговорный схожи, но между ними всё равно бездна. В литературе подобные выражения почти всегда смотрятся неуместно.

– Паланик использует их, и все хвалят его, в том числе за стиль.

– Во-первых, даже Чак Паланик применяет их в маленьких дозах. Во-вторых, там это органично, и для историй, которые он сочиняет, подходит. Хотя я убеждён, что такая брань в литературе – это безвкусица. Будто автор хочет создать иллюзию, дескать, моя книга – серьёзная и для взрослых.