Уходя из дома много после полудня, я не посчитал необходимым взять с собой ключ от квартиры, а потому немедля надавил на кнопку дверного звонка. Из глубины послышалось робкое треньканье, скоро уступившее место гробовой тишине, изредка прерывавшейся отчаянными криками глуховатых соседей, обитавших этажом выше. Определенно, никто не спешил отворить передо мною дверь, и, еще немного понажимав на кнопку с тем же успехом, я решил позвонить родителям, которые в моем представлении никуда сегодня не собирались. После девяти гудков, когда положение дел уже начинало казаться мне устрашающим, из трубки прозвучал полусонный голос мамы:

– Да, Слава, я тебя слушаю.

– Привет. Вы не дома?

– Нет, мы в сад уехали.

– В такой ливень?

– А тут сухо. Ты еще гуляешь?

– Я уже вернулся и хочу попасть домой. У меня нет ключа.

– Ооой, – неопределенно протянула мама. – Мы только завтра к вечеру приедем.

– И что мне теперь делать?

– К бабушке поезжай. Не знаю, что еще тебе посоветовать.

– Ладно, сейчас подумаю, – обреченно выговорил я и, пожелав доброй ночи, попрощался.

Конечно, у меня и в мыслях не было отправиться в такой час к бабушке, поскольку это было чревато весьма нежелательными приключениями: с юношеских лет у меня сложились далеко не самые безоблачные отношения с населением тех краев, и если со шпаной я еще мог бы договориться, то встреча со старшим поколением наверняка не сулила ничего хорошего. Многие из них, будучи моими ровесниками, не понаслышке знали разницу между следственным изолятором и колонией-поселением, а некоторые особо непонятливые познали ее даже дважды. Про этот забавный район, куда дедушка привез свое семейство еще во времена царя Гороха, шутливо поговаривали, что половина местного народа сидит, а вторая – уже сидела. Печально, но это звучало не так уж и неправдоподобно.

Поразмыслив над сложившейся ситуацией, я не нашел лучшего выхода, чем позвонить Андрею и спросить, далеко ли он успел от меня отъехать. Узнав о моей проблеме, он удивился:

– А чего же они тебя не предупредили?

Я понятия не имел, как ответить на этот вопрос: мне самому было крайне интересно.

– Сколько? – изумленно переспросил Андрей, плавно останавливая машину на перекрестке.

– Сорок три, – повторил я отчетливо. – Не считая тех, что были еще с вечера.

– С ума сойти! – он сокрушенно покачал головой, но глаза под сводом густых бровей едва заметно посмеивались.

– Это не рекорд. Помню, пару месяцев назад мы расстались – так она и по шестьдесят за день присылала.

– И не жалко денег… Что пишет хоть?

– А ты как думаешь? Все как обычно: сначала грязь выливала ушатами, объясняла, почему я плохой, а она хорошая. Потом заявила, что на сей раз мы разбегаемся окончательно и бесповоротно, ревность добавила.

– К кому?

– Да какая разница? – фыркнул я и указал Андрею на светофор, сменивший свой красный гнев на зеленую милость. Мы тронулись, и я, на мгновение залюбовавшись пустынными ночными улицами, продолжил: – Мне кажется, для ревности ей вообще не нужен объект. Это самодостаточная деятельность.

– И часто с ней такое?

– Нет, редко. Но иногда бывает. С тех пор, как у нас начала работать Алина, при необходимости ревнует к ней.

– Очень даже недурно, – усмехнулся Андрей, иногда заглядывавший в кафе то ли с похвальным желанием навестить меня, то ли, напротив, забавляя себя наблюдением товарища в «диких» условиях. – Прими ее слова за комплимент.

– Мне как-то все равно. Я никогда не давал повода для ревности – оправдываться тем более не собираюсь. Да Лена и сама себе не верит, я думаю.

– Уж наверное. Ты не переживай – успокоится через пару дней.