– Вам лучше отойти, – посоветовал я и, подхватив старейшину за локоть, помог ему добраться до закоулка, где нас никто не мог видеть. – Изрядно Вы перебрали, уважаемый.

Надо сказать, я и сам чувствовал себя далеко не лучшим образом: лапы стояли на земле вполне уверенно и твердо, но головокружение вкупе с иногда подступающей тошнотой делали мир вокруг меня маленьким и сложным. Выпил я, пожалуй, вдвое больше незадачливого собутыльника, а потому мое состояние можно было расценивать как абсолютно приемлемое, тем более что свою меру я знал отлично: напиваться до потери сознания – как во сне, так и в реальности – мне приходилось неоднократно.

– Ярослав, – жалобно позвал Осип, казалось, уже недоумевая, где находится и что происходит. – Мне надо домой.

– Очень хорошо, – откликнулся я, прикидывая, как долго смогу тащить его на себе. – Где Вы живете?

Дорога оказалась не слишком близкой, тем более что передвигаться следовало окольными путями: я по-прежнему желал скрыть от общественности неподобающее состояние старейшины, заплетающиеся лапы которого непомерно усложняли эту задачу. Когда мы наконец ввалились в сени старомодного двухэтажного дома, я усадил свою ношу на первую попавшуюся лавку и, позволив себе расслабиться, скинул посох и походную сумку прямо на чистенький, без единой пылинки пол. Вышло довольно шумно, и, вероятно, заслышав эти звуки, внутри жилища кто-то зашевелился. Скоро хлипкая дверь, отделявшая нас от основных помещений, распахнулась, и в сени вбежал маленький лягушонок, одетый в короткие штанишки и плотный вязаный свитер.

– Папа! Папа! – восторженно заголосил он, набрасываясь на Осипа с объятиями.

Вслед за ребенком показалась и мама – стройная, неплохо сохранившаяся женщина, морда которой выражала если не вселенскую скорбь, то, по крайней мере, заботу обо всем, что только могло ее потребовать. Сразу оценив ситуацию, она бросила на мужа испепеляющий взгляд, полный не только осуждения, но и тревоги, после чего тут же переключилась на сына, повелев ему вернуться в тепло. Лягушонок попытался возражать, но, услышав безапелляционное «Не спорь, Алеша, ты же болеешь», поспешил скрыться в глубине дома.

– Прошу прощения, – обратился я к раздосадованной женщине. – Боюсь, это моя вина: он не стал бы пить, если бы я его не соблазнил.

– Не говорите ерунды, – отмахнулась она. – С ним такое регулярно случается. Бросает пить по полдюжины раз за год – и ходит с таким видом, будто в одночасье стал национальным героем. А потом опять срывается.

– Вот как? – удивился я и воззрился на Осипа, который уже тихо похрапывал, постепенно сползая по стенке. Теперь его морализм, столь внезапно сменившийся охотой до выпивки, стал совершенно понятен: подобное самовнушение, добротно приправленное самолюбованием, я не раз наблюдал в исполнении товарищей-музыкантов, публично бросавших курить.

– Вы только не подумайте чего дурного… Внутри-то он хороший, – вдруг начала суетливо оправдываться хозяйка дома, пытаясь растолкать мужа. – Ну выпивает иногда – с кем не бывает?

– Пожалуй, так, – согласился я, стыдливо припоминая недавние рассказы Осипа о его супружеских изменах.

Субботним вечером на репетицию собралась чисто мужская публика: Елена помогала родителям клеить обои, а потому пребывала дома; на ее месте в углу дивана развалился высокий, но немного инфантильный друг Лехи по прозвищу Грека. В руках он держал полуторалитровый баллон пива, по наполнению которого было ясно, что до конца действа живительного напитка никак не хватит.

– Два раза вспоминаем без вокала, потом пою, – объявил Андрей, отодвигая от себя микрофонную стойку.