Уна взяла графин, налила из него красного вина в кубок и сделала несколько тяжелых глотков. Она мрачно смотрела из окна на Квартал Каменщиков, который они проезжали, и едва подавляла подступающую к горлу истерику. Не отрывая глаз от уличной суматохи, она с трудом произнесла:

– Иногда я думаю, что мама бросилась с утеса из-за отца. Если б он не был с ней так холоден, как рассказывал Аарон, то она бы, она…

Уна не выдержала и расплакалась. Мысли о маме, чье лицо она до сих пор не могла вспомнить, всегда начинались с горьких слез.

Кими задернула шторы в дилижансе. Теперь внутрь просачивалась одинокая полоска света, едва освещавшая ее лицо. Рядом она почувствовала теплое дыхание служанки. Губы Кими, мягкие как шелк, коснулись ее губ. Сначала их поцелуй был медленный, аборигенка своим прикосновением словно успокаивала ее, отгоняя неприятные мысли об отце. Затем ее пальцы скользнули к ней под юбку (Уна ни в коем случае не возражала) и ласково коснулись ее там, отчего тело царевны вздрогнуло и задрожало, будто от холода. Осторожно Кими положила ее на сиденье и, продолжая создавать волшебство рукой под ее юбкой, медленно приблизилась к затвердевшим соскам.

– Знаешь, Кими… – царевна вздрогнула, когда палец служанки нащупал особенно чувствительно место. – Вот уж во что, а в магию вашего народа я верю… Уже в который раз.

Аборигенка ухмыльнулась. Ее губы касались грудей, живота, спускаясь все ниже и ниже…

Вечер она так и не пожаловала в покои к отцу, прекрасно зная, что он сам заявится к ней. Бегать от него Уна не собиралась, поскольку прекрасно понимала, что этого разговора она избежать не удастся. Но и утруждать себя походом в комнату отца она не собиралась.

Прежде чем лечь спать, она, как и каждый вечер, продолжила вышивание одной из самых больших картин. Еще несколько месяцев назад она задумала изобразить бухту Айге с ее большими кораблями и длинными пирсами. Бесконечная даль океана манила ее и заставляла воображать десятки, если не сотни пейзажей. Их неизвестность будоражила ее, но и пугала одновременно. Ах, как бы она хотела увидеть мир дальше стен этого удушливого замка!

Едва она села за вышивку, как в дверь покоев быстро постучали два раза. Манеру этого неторопливого стука она узнала тут же.

– Заходи, Людвиг, – крикнула она, не отрываясь от рукоделия.

Внутрь, забыв прикрыть за собой дверь, зашел ее младший братец. На голове русые волосы, как всегда, торчащие из стороны в сторону, точно то было гнездо, а не прическа. Карие глаза лихорадочно бегали по сторонам. Пальцы тарабанили по чему-то невидимому.

– С-с-сестренка, я т-т-тебя не…

Уна и не помнит, когда последний раз слышала Людвига не заикающимся. Она терпеть не могла ждать, пока он договорит предложение.

– Что такое, Людвиг? Не видишь, я занята?

– Я н-н-ненадолго. Хотел у-у-узнать, как тебе ди-ди…

– Дилижанс?

Людвиг быстро закивал и достал стержень с куском бумаги.

– Хороший, Лю, но уж больно громкий и вонючий.

– Г-г-громкий и в-в-вонючий… – пробормотал он себе под нос, записывая в блокнот. – Еще?

– Ну если куча прикованных взглядов к ней, смущающих меня, можно тоже отнести к недостаткам, то это, пожалуй, все.

Людвиг быстро улыбнулся и черкнул пару линий на пергаменте, параллельно бормоча.

– С-с-спасибо, Уна.

– Ага, – безразлично сказала она и распутала узелок, завязавшийся на нитке. Она провозилась с ним около минуты, уже думая, что братец ушел, но вдруг краем глаза увидела, как он подошел к ней.

– Ты в п-п-порядке, сестренка?

– Людвиг, ты не видишь, что я тут… – рассердилась она, в очередной раз сделав неверный стежок.