– Чего шестнадцать-то! Не пугай парня. – Нюська фыркнула. – Километров семь-восемь, не больше.

– Это она нам с тобой, а? – Семеныч усмешливо кивнул в сторону буфетчицы. – Небось, ни разу пешком не хаживала, а туда же – советует!

– Зачем мне пешком? Меня кавалеры на мотоциклах возят.

– Во-во! На мотоциклах. А я тут все своими ходулями перемерил. И до Соболевки хаживал, и до Северухи. Там же речка – Турузбаевка, а тут, значит, Кумарья. – Старик ребром ладони прочертил на столе невидимые линии. – Вот туда и гоняли на рыбалку. Сейчас, конечно, не то, а раньше и поудить можно было, и сеть раскинуть. Клевало хоть на хлеб, хоть даже на голый крючок!

– Ага, скажешь, – на голый крючок! – хмыкнула Нюська.

– Это вы, девки, на голый крючок вовек не клюнете, а рыба – она, небось, поглупее будет. Так что ловили и за жабры, и за хвост. Вода ж прозрачная была, сами выбирали, кого подсекать…

– Ты, парень, меня послушай, – перехватила инициативу Нюська. – Как выйдешь с вокзала, сразу сворачивай направо. Да тут у нас всего две дороги, не перепутаешь. Сначала вдоль железнодорожного полотна, а после она налево идет.

– А про мостик-то не сказала! – ревниво возмутился Семеныч. Ему тоже хотелось быть наставником и проводником.

– Мостик он сам увидит, разберется… – Нюська высвободила из-под груди руку и тоже зачертила по прилавку. – Там у нас овражек, а через него мост деревянный, – вот после него и начинается главная дорога.

– Шоссе, что ли?

– Какое шоссе, проселочная, конечно…

– Повезет, так попутку поймаешь, – пожелал старик. – А нет, сам дойдешь, не рассыплешься.

– Только на голову что-нибудь накинь. Солнце вон какое, а ты непривычный, городской.

– Платок ему, что ли, подвязывать? – фыркнул Семеныч.

– Зачем платок, пусть лопушком прикроется.

– Лопушком… Сама ты лопушок! Ничего с ним не сделается. Тут всего-то часа два ходу.

– Тогда прямо сейчас и иди, не жди солнцепека…

Совет был мудрый, и Генка торопливо упаковал свой рюкзак.

– Спасибочки! – поблагодарил он всех разом.

– И тебе не хворать…

***

Шагать по пыльной дороге оказалось не так уж сложно. Ноги шлепали по утрамбованной и пропеченной солнцем земле, за Генкой стлался пыльный шлейф – все равно как инверсионный след за самолетом. Мостик он миновал, а посеревшие от времени избушки рассматривать не стал; этого добра хватало и на окраинах Екатеринбурга, да и пугали немного позвякивавшие цепями псы. Пусть за заборам, а все одно неприятно. Лая, как и грубой мужской ругани, Генка никогда не любил.

Вскоре бревенчатые постройки Заволочья остались позади, он оказался в поле. Раньше здесь, вероятно, засевали зерновые, теперь же дымилось дикое разнотравье. Розовые, белые и желтые цветочки – попросту говоря, растения, большинства которых Генка откровенно не знал. Разве что вездесущую полынь да ромашки с крапивой. Кое-где вперемешку с похожими на крохотные колокольчики бутонами, неухоженный и рогатый, топорщился старый знакомец репей. А где-то совсем уж далеко паслись лошади. Порой до Генки доносилось их приглушенное ржание, и всякий раз он замирал, даже останавливал шаг. Чепуха вроде, а в груди что-то екало, словно не лошадей он видел, а каких-нибудь сказочных драконов.

Солнце начинало припекать всерьез, и, припомнив совет буфетчицы, Генка свернул лист лопуха косынкой и подобием панамы натянул на голову. Оттопав примерно с километр, подумал, что неплохо было бы проехать весь путь на лошадке. Шестнадцать кэмэ – это примерно четыре лье, и в прежние времена на лошадях такую дистанцию одолевали меньше, чем за час. Если же пешком, то впятеро дольше. Хотя могла оказаться права и буфетчица, а тогда дорога вышла бы короче…