Узкие кривые улочки Валетты действительно были очень хороши, но об их удобстве говорить не приходилось: едва ли здесь разъехались бы две машины.

– Вы не правы, – сказал Шлиссенджер. – Их очень легко оборонять, особенно если улица идет под скос. А здесь весь город на холмах.

– Откуда вы узнали, о чем я думаю? – мое удивление чуть польстило ему.

– Когда современный человек попадает на средневековую улицу, он всегда в первый момент думает о двух разворачивающихся автомобилях. Я прав? – он хмыкнул. – Здесь должен был проезжать один всадник в полном вооружении, положив копье поперек седла.

Я понимающе кивнул. Улицы-ущелья давали максимум тени, на которую можно было рассчитывать в этих местах. Выцветший клочок неба над головой, глухие белые стены, украшенные на уровне второго этажа резными деревянными балконами в мавританском стиле – все это придавало переулкам сходство с такими же улочками где-нибудь в Ширазе или Каире.

– Окна обычно выходят во дворики, – пояснил Эйб. – Там тень от персиковых деревьев, плющ увивает дома от земли до крыши, шумит какой-нибудь фонтанчик. Если и можно где-то по настоящему отдохнуть, то я предпочитаю такие места.

Через несколько минут ходьбы мы действительно уперлись в стену высокого, по здешним меркам, 3-х этажного дома. Единственным, его украшением был строгий пояс ложных колонн, огибавших весь второй этаж. На плоской крыше шелестел листвой виноград, увивавший мощные деревянные подпорки.

– Вот сюда. – Эйб шагнул к низкой полукруглой двери в тени маслины. Над входом красовался вырезанный в желтом песчанике восьмиконечный крест. Шлиссенджер взялся за массивное дверное кольцо и с силой ударил им по окованной медью створке. Два раза быстро и один раз с оттягом. Повисла тишина. Наконец, залязгали засовы.

– Входите, братья. – услышал я мальчишеский ломающийся голос и только потом понял, что к нам обратились по-испански.

– Во имя Бога Живого. – отозвался Абрахам. Дверь широко распахнулась.

С ослепительного света мы шагнули в узкий, совершенно темный коридор, где на нас повеяло погребной сыростью и пронизывающим холодом. В первое мгновение я точно ослеп, но Шлиссенджер крепко взял меня за локоть и повлек вглубь коридора.

– Ну и вонища! – заметил я.

Изо всех щелей несло псиной, прокисшими в крови бинтами и паленым мясом.

– Запах эпохи. – развел руками Эйб, легко поспевая по темному лабиринту за нашим невидимым провожатым. – Осторожно, здесь ступеньки.

Лестница, крутая и узкая, с каждым шагом становилась все светлее. Свежий ветер волной обдал нас, и мы оказались в просторной комнате второго этажа. Высокое стрельчатое окно было распахнуто в сад. Вдоль стен выстроились шкафы темного дерева со старинной посудой. На массивном столе стояли два тяжелых кованных подсвечника и горка серебряных тарелок.

– Садитесь, Лагер. – по-хозяйски бросил мне Эйб, втискиваясь в неудобный узкий стул с высокой спинкой. – Ну, наконец-то, Рамон, – обернулся он к вошедшему вместе с нами юноше, – Я вижу тебя в госпитале, а не с девками в порту.

– Вам не в чем упрекнуть меня, мессир. – возразил наш провожатый. – Во время осады я был не хуже других.

– Не хуже! – поднял палец Эйб. – Вот именно: не хуже.

Рамон вспыхнул. Я с интересом разглядывал его. Он был одет в короткий белый супервест с шелковым красным крестом на плече. На вид ему можно было дать лет пятнадцать, не старше. Его смуглое загорелое лицо с зажившим свежим шрамом на левой щеке казалось серьезным и расстроенным.

– Ну, неси, что там у тебя! – Эйб хлопнул в ладоши. – И учти, что, если мне попадется на столе хоть одно постное блюдо, я выброшу тебя в окно! Мы с мессиром Фридрихом зверски голодны.