Это не было смешно. Это не было стыдно. Это была удивительно красивая и настоящая жизнь, только другая, вроде инопланетной. Но очень хотелось приобщиться к ней, как к давно забытой родине.

Коля стоял позади притихших девчонок, держал в руках свечи, слушал неземные слова и понимал, что все здесь верно и правильно, потому что красиво. И девочки, его кукарямбы, которых он сам вынянчил, оказалось, называются в этой жизни Дарией и Татианой. Ух как радостно от этого билось сердце!

Мама расцеловала их всех троих, когда они вышли из крестильной. Лицо ее было мокрое и соленое.

Отец Василий дал всем в рот на ложечке чего-то красного и сладенького с булочкой. А на прощание обнял Колю за плечи и подвел к одной из икон:

– Вот, гляди! Это Николай Угодник. Не умеешь молиться – неважно, не хочешь лоб крестить – как хочешь. Просто посмотри ему в глаза и почувствуй. Это дед твой Николай на тебя его глазами смотрит и о тебе думает. Понял?

«Понял», – думал Коля, глядя в строгие глаза крепкого старца на иконе.

«Понял», – думал он, глядя на два креста рядышком на маленьком пустынном кладбище возле церкви: «Морозов Николай Иванович. 1906–1962», «Морозова Анна Михайловна. 1910–1965».

«Понял», – думал он, глядя в тревожные глаза деда Николая на фотографии в маленькой комнате старого дома.

Мама тихонько подошла и положила голову ему на плечо.

– Мама, а отец мой кто? – спросил Коля, не отрывая глаз от фотографии.

Мама помолчала, потом начала тихо:

– Мы учились вместе. Это сын Веры Ивановны, Игорем звали. Мы с ним друг в друга лет в двенадцать влюбились. Ну, конечно, сначала виду не показывали. Издалека поглядывали.

Ох, какой это был парень! Красивый – только в кино такие бывают! Интеллигентный! Всю совхозную библиотеку перечитал. Да дома, ты сам видал, сколько книг у Веры Ивановны.

Парни-то наши были, сам понимаешь, деревня, на каждом слове мат-перемат, а от него никогда я такого не слышала. А честный, благородный был – прямо рыцарь.

Не знаю, что только он во мне нашел. У нас девчонки были очень даже красивые, а я была как парень – плечи широкие, сама худая. И сильная была, меня парни даже побаивались. А он в восьмом классе стихи мне написал. И поцеловались мы с ним тогда в первый раз.

А потом вместе в техникум уехали поступать – в Ленинград. Это ж только-только после войны. Меня мама с папой не хотели пускать. Время было такое, что девчонке одной опасно. А с Игорем отпустили, очень все ему верили. И все три года, как учились, вместе были, и на занятиях рядышком сидели, и уроки вместе делали. Только ночевать по разным комнатам расходились. Как мне все девчонки завидовали! Нас в комнате шесть человек было, девчонок. Как завидовали! А по воскресеньям куда-нибудь с ним ходили: во всех музеях перебывали, в театрах много раз, ну про кино уж и не говорю. И никогда нам друг с другом не надоедало.

Только-только техникум кончили, а тут и повестка в армию. Мы-то с ним уж давно решили: как только восемнадцать исполнится – сразу женимся. А тут армия!

И вот тогда я все и сделала! Почему мне это в голову пришло? То ли читала я где-то, то ли в кино видела… Хотя в кино такое не показывали тогда… Девушка будто любимого в дальний путь провожает и, чтобы он думал там о ней… ну как это… ну отдается… Я ему сама велела… Очень была решительная.

Проводила, поревела. А через месяц оказалось, что ребенок будет. Ты то есть будешь. А я, дуреха, и писать ему об этом не стала. Думала, сюрприз будет. Вернется Игорь-свет из армии, а его сын встречает: «Здравствуй, папа!».

Мечтала, мечтала и домечталась. Письма-то и перестала получать. А через полгода пишет он мне: мол, прости, никогда тебя не забуду, но на другой женюсь – она ребенка от меня ждет. Не могу, пишет, совершить бесчестный поступок и бросить ее. Я и отвечать не стала.